Происхождений цивилизации

Непроизводительное употребление объектов, опредмечивающих мифологию,

возникло весьма логично. Предметное бытие первобытного человека,

зафиксированное в технологии, имело ограниченный и производительный

характер (объекты определенного активного класса). При распространении

этого предметного бытия в сферу непроизводственной вторичной общественной

структуры (мифология) оно сохранило свой ограниченный характер, но

закономерно утратило производительные свойства (объекты определенного

пассивного класса, отражающие животные предметы труда, представленные

скульптурой, гравюрой, а затем и живописью мифологии франко-

кантабрийского типа). Духовные существа (“души” животных) здесь

неотделимы от своего предметного воплощения (анималистическое искусство).

По мере роста производительности труда первобытный социум испытывал

потребность в расширении вторичных общественных структур. Эта тенденция

реализовалась с расширением предметной формы мифологии, что дало

предметную область объектов неопределенного пассивного класса, связанных

с духовными существами (душами животных).

Наконец, в эпоху существования погребального культа появились условия

для представлений о фетишах и людях, способных к потустороннему

существованию, что было эквивалентно возникновению веры в самостоятельных

духовных существ анимизма. Однако до цивилизованной эпохи духовные

существа обычно сохраняли свою исходную зооморфную и фетишистскую

природу.

Особенностью связей предметных форм первобытных верований является их

количественный прогресс в ходе генезиса, что может быть прямым следствием

роста производительности труда и потребностей во вторичных общественных

структурах. Обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Основы

первобытных общественных структур распадаются на две группы. Одна из них

имеет очевидные биологические предпосылки (язык, ритуал, нравственность,

погребения), а другая — нет (мифология, магия, тотемизм, фетишизм,

анимизм). Последняя группа вторичных общественных связей является

исключительным достоянием гоминид, и представляется правомерным связать

ее генезис с другим исключительным достоянием гоминид — средствами

коллективного производительного потребления. Как показано выше,

предметную форму средств производства удается сблизить логичными

генетическими связями с предметными формами существования мифологии,

магии, тотемизма и фетишизма. Гипотетические формы поведения, связанные с

этими ранними верованиями, также выводимы из технологического поведения.

Анималистическая мифология — это инсценировка охотничьих форм поведения,

реализующаяся в обрядах, мифологических повествованиях и т.п. Магия —

инсценировка орудийного поведения. Превращение же производительных

технологических форм поведения в непроизводительные социальные связи

хорошо объясняется природой вторичных общественных структур и

подтверждается сравнением формальных свойств предметной области

технологии с предметными областями верований, отличающимися

последовательной пассивизацией (непроизводительная функция) и расширением

пропорционально росту свободного времени гоминид. Таким образом,

формальный анализ предметных форм ранних верований получает ясное

социально–философское истолкование.

Все точно или гадательно датированные признаки вторичных общественных

структур относят их ко времени существования представителей

биологического рода “человек”. Если бы эти датировки подтвердились (т.е.

не удревнились), можно было бы сделать небезынтересные выводы. Человек

прямоходящий отличался от австралопитеков современным строением тела.

Кроме того, у человека прямоходящего отмечено первое несомненное

проявление самодвижения средств коллективного производительного

потребления — возникновение раннего ашеля и ашелоидного развитого олдовая

В. Самодвижение средств труда исключает гипотезу об инстинктивной природе

труда у человека прямоходящего. Кроме того, этот гоминид уже уверенно

перешагнул “мозговой рубикон” минимального объема головного мозга,

необходимого для овладения вербальной речью (750 см3, объем мозга

современного младенца к концу первого года жизни или человека

прямоходящего на седьмом году жизни). Самодвижение его средств

производства должно было выразиться в подъеме производительности труда

(возможно, первом событии такого рода в истории человечества), а

возникшее в результате этого свободное время вызвало стихийное

превращение некоторых биологических форм поведения (ритуал, альтруизм,

погребение), а также технологических форм поведения в

институциализированные вторичные общественные структуры (язык, мифология,

магия, тотемизм, фетишизм, анимизм).

Резюмируя сказанное в настоящей главе, мы можем сделать вывод, что в

первобытном палеолитическом обществе, по–видимому, возникла социальная

зависимость между демографическим состоянием социума и степенью сложности

практикуемой им технологии. В свою очередь рост степени сложности

технологии, сопровождавшийся ростом производительности труда и свободного

активного времени создателей технологии, вызывал потребность в

социализирующих это свободное время вторичных общественных структурах, в

роли которых выступили первобытные формы языка, религии, искусства,

нравственности и других форм культуры. Указанные социально–философские

закономерности, очевидно, продолжали действовать и в эпоху

непосредственного становления цивилизованного общества.

Глава II

РАННЯЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

1. НАКАНУНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Предмет настоящего исследования — первые классические цивилизации

Старого Света, зародившиеся на Ближнем Востоке. Непосредственной

предпосылкой их возникновения явились социальные последствия

ближневосточной неолитической технологической революции, а

непосредственной предпосылкой последней, согласно нашей

демографо–технологической зависимости (гл. I, 2), послужил

ближневосточный позднемезолитический демографический взрыв. Анализируя

доисторические реалии Ближнего Востока, можно показать, что время и место

ближневосточной неолитической революции были далеко не случайны. Тем

самым не случайны были время и место зарождения первых классических

цивилизаций Старого Света.

Закономерное место возникновения производящего хозяйства и связанной с

ним ближневосточной неолитической технологической революции обусловлено

следующим. Основные палеоантропологические и технологические события

первобытной истории происходили главным образом на Африканском

континенте. Это обстоятельство имело вполне определенную основу.

Тропические условия Африки обеспечивают своим обитателям максимальную

биопродуктивность среды[66], которая способствовала более быстрому

демографическому росту африканских популяций гоминид. В силу

предполагаемой нами зависимости между плотностями населения человеческих

популяций и степенью сложности практикуемых ими технологий африканские

популяции ранее других достигали нового уровня развития целого ряда

культур. Это не означает, что в Евразии не происходило самобытных

технологических событий. Однако в целом на протяжении первобытной истории

Африка неоднократно служила источником новых технологий и новых

популяций, последней из которых была популяция ранних представителей

человека современного вида. Это положение вещей детерминировалось

экологическими причинами и было характерно для эпохи присваивающего

хозяйства.

В эпоху производящего хозяйства центр генерации новых технологий

должен был переместиться из тропиков в субтропики. Дело в том, что

тропическая экосреда, действительно обладая высоким уровнем

биопродуктивности, характеризуется также высокими скоростями круговорота

веществ в природе. Из–за последнего обстоятельства (нет значительных

плодородных почв) тропическая экосреда не слишком благоприятна для

земледелия и производящей экономики в целом. В умеренном поясе темпы

круговорота веществ в природе невысоки (имеются плодородные почвы),

однако уровень биопродуктивности среды также относительно не слишком

высок, что неоптимально для генезиса земледелия. Напротив, субтропический

пояс сочетает средние темпы круговорота веществ в природе со средним

уровнем биопродуктивности среды, что оптимально для генезиса земледелия

(особенно в речных долинах). Очень благоприятными для производящей

экономики становились природные условия в течение высокобиопродуктивных

межледниковых периодов (в том числе современного голоценового) и во время

теплых межстадиалов ледниковых периодов.

Указанные экологические предпосылки развития производящей экономики на

протяжении человеческой доистории возникали неоднократно, однако до

современного межледникового периода цивилизация производящей экономики не

была создана. Едва ли причина этого феномена заключалась в том, что

создателем цивилизации мог быть только высокоинтеллектуальный, как обычно

считается, человек современного типа. Дело в том, что представители

нашего современного подвида гоминид (человек разумный разумный)

существовали в ближневосточных субтропиках уже во времена более теплого,

чем современное, межледниковья Рисс/Вюрм, 134000–110000. Существовали они

там и во время теплых интерстадиалов вюрмского ледникового периода

(например, Брёрупа, 100000–92000, в Джебель Кафзех, Израиль). Но никаких

следов производящей цивилизации доголоценового времени мы не знаем.

Очевидно, помимо экологических предпосылок цивилизации, существовал еще

один решающий фактор, с которым и следует связывать исходные причины

становления цивилизации. В рамках нашей концепции таким фактором можно

считать изменение демографического состояния социума, в соответствии с

которым социум должен был изменить и свою технологию в сторону ее

усложнения. Возникновение производящей экономики как раз и является

революционным усложнением технологии добычи средств к существованию, и

истоки этой технологической революции следует видеть в синхронном ей

демографическом взрыве, который разворачивался на Ближнем Востоке с конца

Вюрма, что соответствует примерной календарной дате незадолго до 11700

лет назад[67].

Закономерное время возникновения производящего хозяйства на Ближнем

Востоке вытекает из возраста имевшего там место позднемезолитического

демографического взрыва. Реальность и дата последнего вытекают из

обстоятельств стремительного лингвистического распада местных языков,

явившихся предками для большинства языков Евразии, Северной Африки и

сопредельных территорий. Распад языков в данном случае, несомненно,

свидетельствовал о демографическом росте и экспансии, а хронологические и

географические рамки последних выдают в них подлинный демографический

взрыв. Лингвоархеологический анализ показывает следующую картину его

развертывания.

Верхний палеолит Леванта (Израиль, Иордания, Ливан, Сирия) представлен

индустрией ахмарской традиции и левантийским ориньяком. Ахмарская

традиция (календарный возраст 53900–21800/радиоуглеродный 4695019000)

происходит от местного мустье, которое было связано с неандертальским

человеком (пещера Эш–Шуббабик (Шовах), Зефат, Израиль, типичное мустье с

2 остриями Эмирех, характерными для ахмара, 1 моляр неандертальца).

Однако среди носителей левантийского мустье имелись и протокроманьонцы

(см. гл. I). Левантийский ориньяк прошел три стадии развития: А

(4250036700/37000–3200014С), В (36700–29900/32000–26000 14С) и С

(атлитиан, 29900–21800/26000–1900014С). Происхождение левантийского

ориньяка неясно, но он, как и ахмар, был моложе европейского ориньяка

(Бачо–Киро, Болгария, календарно 57400, более 49400; или 50000+9000,

–4000, более 4300014С). Ахмарская традиция и ориньяк С (атлитиан)

характеризуются присутствием микролитов, обычно свойственных

мезолитической эпохе, которая в Леванте, таким образом, находит местные

корни.

Атлитиан, возможно, связан с носителями пока сугубо гипотетического

синокавказско–ностратического праязыка.

Эпипалеолит (мезолит) Леванта представлен тремя основными

последовательными и родственными культурами с микролитами. Обладатели

культуры кебары (21800–16000/19000–1395014С) были, вероятно, носителями

ностратического праязыка, распавшегося, по глоттохронологическим данным,

ок. 15000 лет назад. Археологические данные показывают прямую

генетическую свзяь кебары с геометрической кебарой (Бержи, Ливан).

Представители культуры геометрической кебары

(16000–14300/13950–1245014С), вероятнее всего, являлись носителями

западноностратического праязыка. Последняя была прямо связана с

натуфийской культурой (Эйн Гуэв IV, Кинерет, Израиль). Наконец,

обладатели натуфа (1430011700/12450–1020014С) были носителями наиболее

древнего из ностратических языков — праафразийского

(прасемитохамитского)[68], что подкрепляет отождествление лингвистической

принадлежности более раннего мезолитического населения Леванта.

Праафразийский распался 12000±1000 лет назад.

В конце своего существования кебара была распространена не только в

Леванте, но и в Южной Турции (Бельбаси). Вероятно, из этого региона

началось распространение синокавказцев по Анатолии и Северной

Месопотамии. Ныне синокавказские языки (баскский, северокавказские,

енисейские, синотибетские, на–дене) распространены отдельными очагами от

Испании до Калифорнии. Однако хронометраж раннего распада синокавказских

языков изучен пока недостаточно, а дата распада синокавказского праязыка

(10000±1000) должна рассматриваться как предварительная, поскольку учет

материалов новых синокавказских языков (баскский, этрусский, бурушаски)

способен внести коррективы в эту предварительную оценку.

Гораздо лучше известна история ностратов. Около 15000 лет назад

ностратический праязык распался на западностратическую (афразийский,

картвельский, индоевропейский) и восточноностратическую

(эламо–дравидский, урало–алтайский) группы. Носители

западноностратических языков остались в Леванте (афразийцы) и к северу от

него (картвелы, индоевропейцы). Последнее обстоятельство вытекает из

судьбы носителей картвельских и индоевропейских языков. Пракартвелы

отбыли из Леванта на Западный Кавказ, где много позже (5000±1000) их язык

распался. Весьма вероятно, что в авангарде у них индоевропейцы тем же

путем отправились в Северное Причерноморье.

Распространение индоевропейских языков в Европе отчасти было связано с

экспансией археологических культур боевых топоров и шнуровой керамики,

относящейся к III тыс. до н.э. (реальный календарный возраст может быть

несколько древнее: 5680–4540 лет назад). Эти культуры охватили большую

часть Европы, а потому трудно представить, что их носители говорили на

каких-то неиндоевропейских языках. К кругу культур боевых топоров

относились родственные культуры катакомбных и ямных погребений (юг

Восточной Европы, катакомбная — конца III тыс. до н.э., а ямная —

несколько древнее). Среднехалколитическая ямная культура была генетически

связана с древнехалколитической культурой Средний Стог (Украина,

юго–запад России), которая датируется в пределах 4300–3500 до н.э. 14С,

или в календарном исчислении 7180–6260 лет назад, т.е.

глоттохронологическим возрастом распада индоевропейского праязыка

(6000±1000). Из отмеченных культурных связей вытекает, что, если носители

боевых топоров были индоевропейцами, то среднестоговцев можно считать

поздними праиндоевропейцами.

Скотоводство среднестоговской культуры на 75% базировалось на

одомашненной лошади, и эта культура замечательна еще и тем, что ее

носители впервые в истории освоили верховую езду на лошади: в

среднестоговской культуре представлены роговые элементы конских удил, а

недавние исследования[69] зубов среднестоговской лошади показали, что эти

удила применялись по современному их назначению. Древнейшая верховая

лошадь датирована ок. 6830 лет назад (жеребец из Дереивки, Украина, ок.

4000 лет до н.э. по 14С). Этнологические параллели показали, что освоение

верховой езды должно было сопровождаться для среднестоговцев ростом

демографического состояния и повышением мобильности, что объясняет распад

праиндоевропейской культуры и широчайшее распространение ее производных

по Евразии: конная ямная и другие культуры[70].

Источником среднестоговской культуры на Украине была неолитическая

культура Днепр–Донец, в которой уже представлена одомашненная лошадь

(V–IV тыс. до н.э. некалиброванной шкалы), а еще раньше — неолитическая

культура Сурск–Днепр (V тыс. до н.э. некалиброванной шкалы, или 7980–6830

календарных лет назад) со слаборазвитым сельским хозяйством. На Украине

они не имели местных корней и, значит, были принесены извне, однако

халафская культура[71] (Северный Ирак, Сирия, Восточная Турция,

8670–7130/7550–6209 14С) едва ли послужила их источником (различия в

керамике, хронологические и географические соображения и др.). Носителей

халафской культуры скорее можно сблизить с дошумерскими и досемитскими

аборигенами Месопотамии, говорившими на “прототигридском” или “банановом”

языке[72] преимущественно открытых слогов.

В натуфийскую эпоху в связи с распадом праафразийского языка от него

отделился праегипетский, который в отличие от прочих афразийских не

участвовал в лингвистических контактах с северокавказскими языками в

регионе Южной Турции, где засвидетельствовано присутствие натуфийцев

(Бельдиби; Бельбаси). Это приводит к выводу, что отделившаяся от натуфа

культура хариф (пустыня Негев в Юго–Западной Иордании и Северный Синай в

Египте, 12000–11420/10450–9950) принадлежала носителям праегипетского

языка[73].

Натуфийская культура в голоцене трансформировалась в

древненеолитические культуры Леванта: протонеолит, докерамический неолит

А (11700–10850/10200–9450) и докерамический неолит В

(10850–9130/8450–7950), которые сменились керамическим неолитом типа

сиро–киликийских культур Амук А (9130–8670/7950–7550) и Амук В

(8670–7980/7550–6950). Эти культуры были генетически связаны между собой

и развивались, начиная со стадии докерамического неолита А, в условиях

прогрессирующего производящего хозяйства. Первыми от натуфийских

афразийцев отделились носители омотских и кушитских языков, чей путь в

Восточную Африку пока неизвестен. Затем отделился праегипетский, носители

которого позже создали в дельте Нила земледельческий поселок Меримде

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24