Происхождений цивилизации

добавились некоторые новации, отмеченные печатью социально–интегративных

потребностей цивилизации.

Изобразительное искусство было по происхождению сакральным (во всяком

случае мифологическим), и появление светского искусства в

раннецивилизованное время представляло собой своего рода дупликацию

(удвоение) архетипа изобразительного искусства в виде религиозного и

светского. Сходная дупликация привела к отпочкованию драматического

искусства от архетипов религиозных мистерий и т.д. Нравственные формы

поведения, регламентируя взаимосогласованные и предсказуемые поступки

членов общества, способствовали его интеграции. В первобытном социуме

нравственные нормы были одинаковы для всех его представителей, что

отвечало структурной однородности первобытного общества. В эпоху

разделения труда положение, интересы и имущественные возможности

представителей различных профессиональных групп стали различаться, что не

учитывалось системой общеупотребительных нравственных норм, которые, как

известно из истории классового общества, испытали даже дивергенцию внутри

различных социальных классов. В таких условиях нравственные формы

регуляции человеческих отношений становились недостаточны для успешной

интеграции общества в целом. В этой связи нравственные нормы, понимаемые

лишь как способ взаимного согласования поведения индивидов, испытали

своего рода дупликацию, породив очень близкие себе по задачам правовые

нормы поведения, которые имеют большое сходство с запретительной (но

также и с рекомендательной) составляющей нравственных нормативов.

Правовые нормы поведения не апеллируют к общеупотребительной морали и

представляют собой стереотипы общественных реакций на поведение

индивидов, отклоняющееся от общепринятых норм (обычное право) и норм,

зафиксированных в кодифицированных законах (законодательное право).

Правовые нормы, конечно, не являются эквивалентом нравственных норм,

однако социально–регулятивные задачи тех и других идентичны. С социально-

философской точки зрения, нравственные и правовые нормы преследуют цели

обеспечить целостность социума, выражающуюся в однотипности и

предсказуемости поведения его членов. Поэтому в рамках вторичной

общественной структуры правовые нормы должны рассматриваться как

генетически связанные с нравственными нормами.

Цивилизованный социум, заинтересованный в умножении разновидностей

своих вторичных структур, никогда не отменял их варианты, ставшие

почему–либо недостаточными. Напротив, из старого варианта выводился более

современный новый, который затем продолжал существовать наряду со старым.

По-видимому, с начала ранней цивилизации параллельно с нравственностью

существовало обычное право, которое затем в актуализированной форме было

кодифицировано. Наиболее ранние образцы законодательного права происходят

из Шумера. Имеются изложения модернизированных законов Энметены

(2360–2340 до н.э.) и Уруинимгины (2318–2312 до н.э.; пятый и девятый

цари I династии Лагаша), а также своды законов Ур–Намму (2112–2094/93 до

н.э.) и Шульгира (2093–2046 до н.э.; первый и второй цари III династии

Ура), которые являются древнейшими памятниками писаного права[109].

Судебник Ур–Намму в отдельных положениях выходит за рамки обычных

шумерских норм, что может сигнализировать о проявлении признаков

правового самосознания.

Своеобразным ответвлением того же стереотипа поведения в эпоху ранней

цивилизации явились проявления политической активности. Если мораль и

право регламентировали взаимоотношения индивидов, то стереотипные

проявления политической активности в известной мере регламентировали

взаимоотношения целых социальных образований — государств. Применительно

к ранней цивилизации речь не может еще идти об институциализированной

дипломатии и, тем более, о нормах международного права. Однако то и

другое имело древние предпосылки в отношениях государств, сложившихся еще

в эпоху раннединастического Шумера. Начиная с I династии Киша (ок.

2750–2615 до н.э.) в Шумере сложилась система последовательного

доминирования отдельных городов–государств (округ Киша, Урука и т.д.),

хотя общешумерская царская титулатура появляется лишь при II династии

Урука и Ура (“лугаль Страны, эн Шумера”, 2425–2336 до н.э.). Эта система

складывалась стихийно, но поведение шумерских округ в ее рамках выглядит

достаточно стереотипно. Крупномасштабная политическая история древнего

Египта и, вероятно, Шумера подчинялась определенной политической

закономерности. Отсюда следует, что навыки своей политики египтяне и

шумеры не изобрели: основные направления их политической активности были

подсказаны им естественно–историческим течением событий. Шумеры отражали

свою политическую историю, о чем свидетельствует надпись “Конуса

Энметены” (2360–2340 до н.э.), рассказывающая о взаимоотношениях между

городами Лагаш и Умма в период ок. 2400–2360 до н.э., а также “Царский

список”, составленный при Ур–Намму (2112–2094/93 до н.э.) и вкратце

освещающий основные военно–политические события периода 2900–2112 до н.э.

(впоследствии список был продолжен). В связи с событиями политической

истории у шумеров обнаружились редкие признаки национального

самосознания, направленного против господствовавшего в стране племени

кутиев (ок. 2200–2109 до н.э.), о чем свидетельствует надпись–поэма

Утухенгаля (2116/2111-2109/2104 до н.э., V династия Урука)[110].

Выступление шумеров против кутиев было приурочено к смене у них

правителей, что говорит о способности вести политический расчет, а прием

эламских послов — о каких-то началах дипломатии. Социальное значение

политической активности было двояким: с одной стороны, всякая внешняя

активность консолидировала социум, явившийся ее источником, а с другой —

внешняя активность социума была проявлением его общественно–интегративных

свойств, направленных на консолидацию вокруг него окружающей социальной

среды. Последнее обстоятельство отразилось в политической идеологии

Месопотамии в “имперском” понятии “Царства четырех стран света”

(Нарам–Суэн, 2236–2200 до н.э., четвертый царь династии Аккаде).

Как можно видеть, основные типы вторичных общественных структур и

соответствующих им форм общественного сознания ранней цивилизации, строго

говоря, не были изобретениями цивилизации. Они явились прямыми

продолжениями вторичных общественных структур, присущих первобытному

обществу. При этом надо учитывать следующее обстоятельство. Первобытные

архетипы вторичных общественных структур и соответствующих им форм

сознания в эпоху ранней цивилизации были дуплицированы (удвоены). Древний

вариант архетипа продолжал существование, сохраняя тесную преемственность

со своим первобытным состоянием. Новое ответвление архетипа сохраняло с

ним лишь общетипологическую связь и обретало в цивилизованных условиях

конкретные новые свойства. Так образовалась целая серия парных линий

родственных вторичных общественных структур, к которым из числа

перечисленных можно отнести следующие: общественное сознание в целом и

индивидуальное самосознание, обычный звуковой язык и дублирующий его

письменный язык, сакральное изобразительное искусство и параллельный ему

светский вариант, мистерии религиозного культа и светский театр,

нравственные нормы поведения и нормы поведения правового и, может быть,

политического свойства. В дальнейших разделах будут рассмотрены

исторические и научные формы сознания, которые могут пополнить этот

список.

Цивилизация использовала первобытные архетипы вторичных общественных

структур, образовывала от них новые и сохраняла старые наряду с новыми,

конечно, не случайно. Такое применение вторичных общественных структур

обеспечивало их значительный объем, который отвечал объему свободного

времени, имеющегося у людей высокопроизводительного общества разделенного

труда. Кроме того, все вторичные структуры цивилизованного общества

уходят генеалогическими корнями в первобытность, и это тоже не случайно.

Первобытные вторичные структуры социализировали общество неразделенного

труда и являлись общеупотребительными. Их древние общеинтегративные

свойства еще больше подходили для общества разделенного труда,

нуждающегося как раз в общеупотребительных формах общественного сознания

и соответствующих вторичных структур. Поэтому отпрыски их первобытных

архетипов, наряду с ними самими, нашли широчайшее применение в

цивилизованном обществе разделенного труда. Этот принцип применения

социумом древних социальных связей для самоинтеграции в новых условиях

означает, что социум имел тенденцию использовать свое старое менее

дифференцированное состояние для интеграции своего нового более

дифференцированного состояния. Природу образующихся таким образом

социальных связей в истории мы рассмотрим в следующем разделе.

2. ОСМЫСЛЕНИЕ ИСТОРИИ

Проблема социальных связей в истории, близкая проблематике философии

истории, имеет две области приложения. С одной стороны, социальная

преемственность имела место в сфере материальной жизни общества, а с

другой стороны, аналогичная социальная преемственность наблюдалась и в

сфере духовной жизни общества. На наш взгляд, оба варианта сохранения

социальной связи в истории имели идентичную природу, характер которой

можно усмотреть в стремлении социума использовать основы своей

жизнедеятельности, заложенные на стадии его относительно меньшей

дифференциации, для интеграции своего более дифференцированного

состояния.

Наиболее важные этапы исторического развития общества были связаны с

его дифференциацией. Согласно нашей гипотезе, изложенной в гл. I, 2,

между демографическим состоянием общества и степенью сложности

практикуемой им технологии существует определенное соответствие. В

истории известно два относительно кратковременных периода значительного

изменения демографического состояния общества. На рубеже плейстоцена и

голоцена (11700/10200 14С) на Ближнем Востоке имел место первый

значительный демографический взрыв, который закономерно (по нашей

гипотезе) вызвал неолитическую технологическую революцию,

сопровождавшуюся общественным разделением труда. Другой значительный

демографический взрыв начался в Западной Европе около XI — середины XVI

в. нашей эры. Это демографическое событие закономерно вызвало

промышленную технологическую революцию и появление массового

производства.

В исторические периоды, предшествовавшие этим

демографо–технологическим событиям, состояние дифференциации общества

менялось относительно мало. На самом деле, конечно, детальный анализ

показывает, что дифференциация общества постепенно по ряду признаков

нарастала и в промежуточные периоды (см. гл. I–II), однако революционные

изменения общественной дифференциации действительно имели место только

дважды в истории.

До плейстоцен–голоценового демографического взрыва производительные

силы первобытного общества отвечали состоянию неразделенного труда,

который оставался общественно неспециализированным, несмотря на

определенные изменения технологии, следовавшие за постепенным

демографическим ростом социума. Общественные отношения первобытности

основывались на однородной социальной структуре, локальная специфика

которой определялась характером кровно–родственных отношений: в

первобытности они, по–видимому, подчинялись закону Дж.Крука (см. гл. I,

2). Вторичная структура первобытного общества предполагала существование

только общественных форм сознания (язык внешней речи, анималистическая

мифология, нравственность, разновидности первобытных верований,

сакральное изобразительное искусство).

В ходе голоценового демографического взрыва производительные силы

испытали дифференциацию по подразделениям труда. В сфере общественных

отношений также произошла дифференциация, вызвавшая отделение

производственных отношений от кровно–родственных. В цивилизованных

условиях кровно–родственные отношения перестали подчиняться закону

Дж.Крука и ограничились патрилинейным вариантом, который именно по этой

причине Л.Г.Морган счет финальным, хотя в действительности

патрилинейность как вариант кровно–родственных отношений в подходящей

экосреде существовала у человека со времен обезьяньих предков.

Производственные отношения перестали отвечать однородной общественной

структуре и стали классовыми. Вторичная структура цивилизованного

общества отмечена серией дифференциаций первобытных архетипов, к которым

добавились такие формы, как индивидуальное самосознание, внутренняя речь

и письменный язык, антропоморфная мифология, этикет, право, политика,

светское изобразительное искусство, театр, наука (см. гл. III, 3).

Это состояние общества просуществовало до начала современного

демографического взрыва: производительные силы, малопригодные для

массового производства; типологически близкие производственные отношения

рабовладения и феодализма; вторичные общественные структуры, основные

формы которых были заложены уже в античности. В ходе современного

демографического взрыва появились технологии, рассчитанные на массовое

производство и разделение труда на уровне технологических операций,

изменилась классовая структура общества (стал типичен массовый наемный

труд); в области вторичных общественных структур возникли элементы

массовой культуры (книгопечатание, газеты и многое другое), неизвестные

ранее. Массовое производство, массовый наемный труд и массовая культура

хорошо отвечают современной демографической обстановке.

Если рассматривать общество в указанной долгопериодичной исторической

перспективе, то оно представится как довольно консервативное образование.

В самом деле, исходя из здравого смысла и из гипотезы (несостоятельной),

что технологические, общественные и духовные новшества обязаны

происхождением удачному изобретению себя человеком, окажется совершенно

непонятным, почему пики этих изобретений приходились на демографические

взрывы, а в промежутках между ними в значительной степени сохранялось

достигнутое положение вещей. Этот парадокс объясняется тем

обстоятельством, что успешное самосохранение социума обеспечивалось его

способностью к консервации своего состояния, обеспечиваемой

существованием во времени социальных связей людей.

Консолидация самого раннего первобытного социума обеспечивалась

соответствием его демографического состояния и степени сложности его

технологии. Эта архаическая социально–интегративная зависимость была

затем пронесена социумом через всю его историю, несмотря на растущую в

обществе дифференциацию, углубление которой особенно ярко проявилось во

время голоценового и современного демографических взрывов. Указанная

демографо–технологическая зависимость была рождена в совершенно

недифференцированном обществе. Следовательно, эта зависимость действует

на всякий подчиняющийся ей социум так, словно он лишен внутренней

дифференциации, и тем самым интегрирует его независимо от существующей

технологической специализации. В этом случае социуму удается использовать

свое древнее недифференцированное состояние (демографо–технологическую

зависимость, рожденную древнейшим недифференцированным обществом) для

интеграции всякого нового своего более дифференцированного состояния

(действие демографо–технологической зависимости в технологически

специализированном обществе). Эта основанная на приемственности

демографо–технологической зависимости социальная связь непрерывно длится

уже около 2,6 млн. лет (2,63±0,5/2,58±0,23).

Зависимость, позволяющая более крупному коллективу располагать более

эффективной технологией, очевидно, предполагала равновесие социума с

естественной экосредой как предметом труда. Если же сообщество находится

в равновесие с экосредой, в нем действует закон Дж.Крука, предписывающий

сообществу определенный вариант кровно–родственных отношений,

предусмотренный уровнем биопродуктивности наличной экосреды.

Следовательно, весь первобытный период действия демографо–технологической

зависимости общество использовало для своей интеграции варианты

кровно–родственных отношений, учитываемых законом Дж.Крука. В данном

случае общество использовало для своей интеграции структуру сообщества,

не меняющуюся во времени. В цивилизованных обществах из всех вариантов

реализации закона Дж.Крука получил распространение иерархически

патрилинейный вариант, который определил формы организации

кровно–родственных отношений и отношений подразделений труда. Здесь

социум использовал для интеграции своего нового более дифференцированного

состояния общественную структуру, рожденную его прежним

недифференцированным состоянием.

В цивилизованную эпоху структура общества разделенного труда была

опредмечена в форме поселения городского типа. Это новое средство

социальной интеграции оказалось исключительно устойчивым и пережило все

общественные дифференциации, испытанные цивилизацией. В известном смысле

можно сказать, что современное весьма дифференцированное городское

население интегрируется предметной структурой, возникшей еще в бронзовом

веке и рассчитанной на гораздо менее дифференцированное общество, нежели

современное. Этот пример показывает еще один факт использования социумом

своего менее дифференцированного состояния (древнее городское общество)

для консолидации современного состояния, много более дифференцированного.

Начиная с первобытной эпохи социум социализировал свободное время

своих членов при помощи непроизводственных форм общения, образующих

вторичную структуру общества. История вторичной общественной структуры

представляет собой сложную проблему (см. гл. I, 3), однако некоторые ее

элементы датируются достаточно надежно. В частности, анималистическая

франко–кантабрийская мифология существовала неизменной на протяжении

всего верхнего палеолита и, возможно, восходила к мустьерским и даже

верхнеашельским временам. Возраст счетно–календарной знаковой системы

составлял не менее 350000–300000 лет и, вероятно, достигал 730000 лет.

Другие элементы вторичной общественной структуры (ритуал,

нравственность), по косвенным признакам, имели сопоставимую древность.

Поэтому складывается впечатление, что социум очень давно использовал для

своей интеграции человеческие отношения, предполагающие существование

общественного сознания. Цивилизованное общество не только унаследовало

первобытные вторичные структуры, но и значительно расширило их состав.

Использование цивилизованным обществом вторичных структур первобытного

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24