Происхождений цивилизации

социума через призму царственности (типичный метод первых историографов)

означало использование понятия прошлого менее дифференцированного

состояния (отдельной округи или нома) для интеграции представлений о

новом более дифференцированном состоянии общества (общенациональном).

Здесь наблюдается, таким образом, типичная социальная связь в истории,

перенесенная из сферы материальной жизни в сферу идеологии. Поскольку

такая идеологическая направленность является типичной для ранней

историографии, можно сделать вывод о ее генезисе. В генезисе

историография, на наш взгляд, представляла собой использование средств,

адекватных прошлому менее дифференцированному состоянию общества, для

отражения его нового более дифференцированного состояния. Отсюда

проистекал шумерский тезис о том, что царственность, сошедшая с небес в

раннединастическую эпоху (или “до потопа”), закономерно поступила в конце

концов в распоряжение царства Шумера и Аккада. Проще сказать, шумерская

историография отражала царство Шумера и Аккада так, словно это была

округа, вроде Киша, а понятие царской власти, которая была там и там,

служило средством мотивации такого отождествления. Реальные существенные

отличия названных социальных образований при этом игнорировались (или не

были известны историографам, что далеко не обязательно, см. выше).

Генезис другой более поздней формы исторического самосознания —

философии истории — может быть связан с похожими социально-историческими

условиями. Хронологически начала современной светской философии истории

(см. выше) совпадают с концом первого этапа современного демографического

взрыва в Западной Европе (XI — середина XVI в.). Это демографическое

событие, по нашей гипотезе, послужило предпосылкой промышленной революции

и очередного этапа общественного разделения труда, в результате которого

западноевропейское общество претерпело значительную социальную

дифференциацию. Начало этого процесса (появление наемных рабочих и буржуа

в Италии) в общем синхронно появлению очень ранних начал философии

истории, которые, следуя за распространением капиталистических

отношений[118], последовательно проявляются в Италии, Франции, Англии и

Германии. В этой связи возникает вопрос: почему дифференциация

западноевропейского общества сопровождалась появлением новой

западноевропейской формы осмысления истории?

Если мы сравним два последовательных состояния западноевропейского

общества — позднефеодального и раннекапиталистического, то, при социально-

философском взгляде на них, первым делом бросаются в глаза их различные

формы социальной дифференциации, выражающиеся в измененной классовой

структуре, в новых экономических отношениях между подразделениями труда,

в новациях групповых интересов общественных групп и т.д. Наблюдая эти

исторические новшества, социально-исторически ориентированный мыслитель

интуитивно должен был чувствовать перемены в течение исторического

процесса, произошедшие на рубеже феодализма и капитализма.

Наблюдатель этих исторических перемен вставал перед проблемой

исторической преемственности феодального и буржуазного общества. Наряду с

определенными внешними признаками такой преемственности (многочисленные

пережитки феодализма) имелись не менее весомые признаки того, что между

феодальным и буржуазным обществами существовал разрыв. Связь этих двух

стадий развития общества совершенно не поддавалась описанию средствами

традиционной военно–политической историографии.

В этой связи перед основателями философии истории стояла задача найти

связь между старым малодифференцированным феодальным обществом и новым

высокодифференцированным капиталистическим. С этой задачей они в полной

мере, по–видимому, не справились, однако направление их поисков можно

было бы предсказать. Два объекта разной степени дифференциации (феодализм

и капитализм) на уровне явлений имеют между собой мало общего.

Следовательно, их общие черты могут быть обнаружены лишь на уровне

сущностей, сходство которых указывает на присутствие их закономерной

связи в истории. Таким образом, первые философы истории в поисках

общности своих объектов наблюдения (феодализма и капитализма) неизбежно

должны были прийти к попыткам установления общеисторических

закономерностей очень высокого уровня абстракции. Как известно, поиски

стержневых закономерностей течения исторического процесса являются

отличительной чертой философии истории, по крайней мере, начиная с

Дж.Вико.

Философ истории, постулируя закономерную историческую связь двух

обществ разной степени дифференциации, фактически отождествляет их

сущности (это выражается в убеждении в существовании общеисторических

закономерностей). Но отождествляя их сущности, он использует прежнее

менее дифференцированное состояние социума (в котором сущность всегда

выражена явнее) для описания и понимания более дифференцированного

состояния социума (в котором сущность теряется среди своих многообразных

проявлений). Следовательно, теоретическая деятельность философа истории,

абсолютно независимо от его субъективных намерений, в первую очередь

идеологически отражает классическую социальную связь в истории. В этом

отношении философы истории на новом уровне повторили путь первых

историографов.

3. СТАНОВЛЕНИЕ НАУКИ

Апофеозом развития вторичной структуры раннецивилизованного общества

стало возникновение научного сознания. При объяснении начал научного

знания необходимо иметь в виду то обстоятельство, что сущности, лежащие в

основе древнейших наук, судя по всему (и вопреки ожиданию), возникли

независимо. Это видно, во–первых, из очень раннего сосуществования

различных отраслей научного знания и, во–вторых, из невозможности

построить генеалогическое древо дифференцирующихся наук: складывается

впечатление, что они возникали бессистемно и зачастую вне видимой связи

друг с другом. В этой связи представляется целесообразным предпослать

обзору состояния раннего научного знания некоторые общефилософские

соображения относительно генезиса отправных пунктов научного

мировоззрения.

В основе функционирования всякого научного знания лежит способность

открывать и предсказывать сущности. Сущности представляют собой

устойчивые черты явлений и в этом отношении сближаются с понятием

закономерности, отражающей устойчиво повторяющиеся связи вещей. Всякое

явление обладает, помимо существенных черт, целым набором неповторимых

случайных особенностей, которые количественно преобладают. На этом фоне

существенные черты явлений теряются и фактически становятся эмпирически

ненаблюдаемыми. Более того, характерные сущностные черты явлений могут

встречаться в составе довольно разнородных явлений, что приводит к

формированию представлений о сущностях весьма глубокого порядка, лежащих

в основе широкого круга явлений и их отдельных свойств. Если различия

между сущностями одной и той же глубины носят содержательный

(качественный) характер, то различия сущностей разной глубины из одной

предметной области носят преимущественно количественный характер при

условии, что можно построить иерархическую систему этих сущностей.

Строго говоря, тезис о ненаблюдаемости сущностей является философской

абстракцией, и проблема эмпирической ненаблюдаемости сущностей еще ждет

конкретнонаучного разрешения. Возможные поиски в этом направлении

представляются нам следующими. Для понимания особенностей восприятия

человеком действительности большое значение имеют приложения

количественной теории информации К.Э.Шеннона, основы которой мы излагали

выше (гл. I, 2). На наш взгляд, важнейшим выводом из этой теории является

тот, из которого следует, что человек воспринимает как информативное

только сообщение, содержащее новые сведения. Этот вывод с полным

основанием можно использовать для объяснения проблематики наблюдения

сущностей.

Между сущностями различного уровня из одной предметной области

существуют главным образом количественные различия. Все более глубокие

сущности имеют все меньшее представительство в явлениях все более

широкого круга. Например, понятие вещественности представлено свойством

ощутимости в массе объектов материального мира. Более частные понятия

твердости, мягкости и т.п. богаче представлены в мире явлений, но уже в

ограниченных их областях. И так далее. Эта филиация сущностей отражена в

известной обратной зависимости между объемом и содержанием понятий. Для

нас же важно, что сущности разной степени глубины (объема) различаются

количественно, и, следовательно, проблематику их наблюдаемости можно

исследовать на примерах сущностей ограниченного объема и минимальной

глубины. Предположим, что между этими сущностями и представляющими их

явлениями никаких различий, кроме метафизических, нет. При этом допущении

можно конкретизировать различные возможности наблюдения сущностей и

явлений.

В составе явлений одного класса имеется ограниченный набор

повторяющихся свойств, отражающих сущность, лежащую в основе данного

предметного класса, а также неограниченный набор неповторимых случайных

свойств, не имеющих прямого отношения к отражению рассматриваемой

сущности. Единичный наблюдатель, подчиняющийся принципам теории

информации, при регистрации явлений данного класса окажется в

своеобразном положении. Существенные повторяющиеся черты явлений он

зафиксирует как единичную констатацию, поскольку, по теории информации,

группа повторяющихся сообщений, отражающих существенные черты явлений,

может быть представлена только одним информативным сообщением. Их дубли,

с точки зрения теории информации, не будут содержать информации,

поскольку информативными являются только новые сведения. Напротив,

многочисленные случайные проявления сущности наблюдатель каждый раз

зарегистрирует как отдельные самостоятельные информативные события именно

потому, что они неповторимы (и, следовательно, не отражают сущности). В

итоге наблюдатель получит длинную серию регистраций явлений данного

класса, но лишь одна из этой серии регистрация будет непосредственно

отражать сущность этих явлений. В результате существенная регистрация

(отражающая сущность) совершенно потонет в массе неповторимых

регистраций, которые не будут отражать сущность. В приведенном примере

совершенно очевидно, что, в силу особенностей теории информации, сущность

явлений данного класса окажется практически ненаблюдаемой, причем причины

этого обстоятельства будут носить не абстрактно метафизический, а

конкретно научный характер.

Эти информационные трудности наблюдения сущностей имели место в

древности и продолжают существовать и сейчас, только в современной науке

и философии появились методы, позволяющие обходить информационные

ограничения наблюдений сущности. Однако из истории философии и науки

определенно известно, что эти методы сложились уже на стадии формирования

довольно развитого теоретического знания (греческие философия,

математика, астрономия, география, физика и др.). Следовательно, первые

сущности ранних наук, по–видимому, возникли стихийно, в отсутствие

целенаправленной методологии своего обнаружения. В этой связи возникает

закономерный вопрос: каким образом социум обошел информационные трудности

обнаружения сущностей и выявил тот начальный их набор, который стал

основой функционирования ранней системы научного знания. Для ответа на

этот вопрос нам придется вспомнить несколько неожиданное обстоятельство,

а именно: демографическое состояние, достигнутое ранней цивилизацией.

Ранние цивилизованные общества вплотную приблизились к

“демографическому рубикону”, предполагающему десятитысячное население

локального социума. Поведение членов такого демографически значительного

социума, как отмечалось выше (гл. II, 2), начало подчиняться действию

статистического закона больших чисел. Если первобытные общины были

малопредсказуемыми статистическими объектами, то цивилизованный социум,

подчинившись закону больших чисел, фактически стал следовать динамическим

закономерностям. Динамические закономерности предполагают полную

предсказуемость поведения подчиняющихся им объектов. Напротив,

статистические закономерности дают лишь вероятность типичных линий

поведения отвечающих им совокупностей объектов. Когда совокупность

объектов начинает подчиняться действию закона больших чисел, все варианты

ее вероятных линий поведения становятся практически однозначно

предсказуемыми. Хотя, строго говоря, поведение таких крупных

совокупностей объектов по–прежнему отвечает статистическим

закономерностям, в том числе закону больших чисел, фактическое отличие

этого статистического поведения от поведения, описываемого динамическими

закономерностями, становится несущественным. Учитывая эти оговорки, можно

в известном смысле утверждать, что десятитысячный цивилизованный социум

стал практически динамическим объектом, чем начал радикально отличаться

от любых малочисленных первобытных сообществ, являющихся целиком

статистическими объектами.

Десятитысячный цивилизованный социум приобрел ряд свойств, имеющих

прямое отношение к его способности выявлять и предсказывать сущности. В

условиях действия закона больших чисел становилось предсказуемым не

только поведение членов цивилизованного общества, но и характер

информации, находящейся в их распоряжении. Цивилизованный социум

превратился в своего рода “живой компьютер”, и принципы его действия в

общем виде выглядят так.

При наблюдении некоего класса явлений единичный наблюдатель имеет

большое число шансов получить информацию об их несущественных случайных

чертах и лишь один шанс непосредственно отразить лежащую в основе этих

явлений сущность. Эта зависимость несколько необычна для здравого смысла,

поскольку на соответствующем ему уровне рассуждений кажется, что как раз

основу регистраций наблюдателя в нашем случае должны составить наблюдения

сущности, поскольку они, в отличие от регистраций случайных черт явлений,

повторяются. Действительно, все это так. Однако повторяющиеся регистрации

сущности сливаются для наблюдателя в единое регистрационное событие (как

следует из теории информации, см. выше), в то время как регистрации

случайных черт явления остаются независимыми и количественно полностью

подавляют регистрацию сущности, в результате чего наблюдатель попросту

воспринимает ее как самую рядовую. Подчеркнем, что мы обсуждаем поведение

наблюдателя, лишенного классических методик выявления сущностей, т.е.

наблюдателя, отвечающего самому начальному состоянию науки.

Если мы перейдем от случая с единичным наблюдателем к случаю с двумя

или более наблюдателями, регистрирующими одну и ту же предметную область,

мы обнаружим, что судьба регистрации сущностей начинает изменяться. В

арсенале множественных наблюдателей по–прежнему будет много неповторимых

случайных регистраций явлений, но одновременно и серия идентичных

регистраций сущности. Общая информация этих множественных наблюдателей

распадется на пласт анархических случайных сведений и серию идентичных

наблюдений сущности.

Если перейти теперь к информационно-связанному социуму, перешагнувшему

“демографический рубикон”, и представить этот социум как вариант

множественного коллективного наблюдателя, то обнаружится следующая

картина наблюдения этим социумом какой–либо предметной области. Часть

наблюдений этой области составят регистрации неповторимых и

непредсказуемых случайных черт явлений, а другую часть составит

практически однозначно предсказуемая серия идентичных регистраций

сущности, лежащей в основе этих явлений. Иными словами, в этом мысленном

эксперименте мы пришли к демографически крупному социуму, подчиняющемуся

закону больших чисел, а потому получающему предсказуемые идентичные

наблюдения сущности (если социум повторит опыт наблюдений, он получит

статистически тот же результат). Таким образом, мы пришли к социуму,

способному выявлять и предсказывать сущности, и эта его особенность

связана со статистическими свойствами социума, обусловленными его

подчинением действию закона больших чисел. Конечно, этот мысленный

эксперимент надо принимать условно. Однако, информационно связанный

цивилизованный социум, стихийно наблюдающий действительность, вполне мог

время от времени стихийно выявлять в ней сущности и даже предсказывать

их.

Мы предполагаем, что раннецивилизованный социум, приблизившись к

“демографическому рубикону”, действительно уподобился “живому

компьютеру”, способному накапливать информацию о сущностях, выражающих

определенные позитивные знания о природе и обществе. Дальнейшая судьба

этих сущностей зависела уже от средств хранения информации, которые в

раннецивилизованном обществе уже существовали (письменность). Знания,

получаемые социумом таким автоматическим путем, должны были отражать все

сферы действительности, знакомые социуму. При этом сама система знаний

представляла собой конгломерат, во многом независимо полученных сведений,

а сами сведения носили отчасти прагматический, но нередко и

непрагматический характер. Именно такой и была система ранних научных

знаний в Египте и Месопотамии (см. далее). Наиболее вероятной формой

фиксации полученных таким образом знаний должны были быть списки

выявленных сущностей, и именно в такой форме мы находим научные

письменные памятники в Месопотамии. Автоматически накапливающий знания

социум действовал без идеологических ограничений, что обусловило светский

характер множества зарегистрированных им сущностей. Их, в соответствии с

современными представлениями, относят к собственно научным. Однако в

раннецивилизованном обществе не проводилось четкого разграничения между

светским и религиозным знанием, и в стандартные месопотамские списки

сущностей вносились, наряду со светскими, религиозные и гадательные

(связанные с гаданием) сущности. Последние в действительности имели не

метафизическую, а социальную природу, так что их эмпирический генезис

вполне представим.

Как можно видеть, появление научных знаний в раннецивилизованном

обществе вполне объяснимо. При этом следует помнить, что упрощенно

материалистическое, прагматическое объяснение генезиса

раннецивилизованной науки совершенно не отвечает ее известному состоянию,

во многом отнюдь не прагматическому. В частности, упрощенно

материалистическая концепция генезиса наук предполагает, очевидно, что

первыми формами наук должны были оказаться сельскохозяйственные науки,

технические области знаний, связанные с ремеслом, зодчеством, горным

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24