Социально-политическая борьба в Новгороде XII- нач. XIII вв.

могли влиять на его решения.[80] Причем в случае с ладожанами и

псковичами второй фактор многократно усиливается. Однозначно борьба

не носила классовый характер и, скорее всего, прав И. Я. Фроянов,

оценивший ее как социальную.[81]

Теперь обратимся к еще одному спорному моменту. М. Н.

Тихомиров из сообщения летописца “и бысть въстань велика въ

людьхъ” делает вывод, что “летопись определяет движение 1132 г. как

восстание”. Он отмечает, что летописец указал как характер

движения - восстание “встань”, так и среду, в которой оно началось,

- “люди”. В ходе широкого движения, охватившего не только Новгород,

но и пригороды, Всеволод был изгнан и сменены посадники. Всеволод

вскоре снова возвратился, но волнения не утихли.[82] В этом

выводе И. Я. Фроянов совершенно справедливо отмечает неточность:

“Всеволод после своего изгнания не сам возвратился, а был

возвращен новгородцами“. Далее он говорит о том, что движение 1132

г. нет оснований именовать восстанием, а слово “встань“ можно

понимать как волнение.[83] Однако возникает вопрос - где та грань,

которая отделяет волнение от восстания, если изгнание князя ею не

является. Скорее, был прав М. Н. Тихомиров, называя произошедшее в

1132 г. в Новгороде восстанием. Другое дело, что оно не приняло

форму бессмысленного и беспощадного бунта, а протекало в четко

очерченных рамках управляемого процесса. Именно это и позволило

отыграть назад в нужный момент и без особых проблем.

Тогда возникает новый вопрос - кто управлял процессом?

Наиболее полный ответ на этот вопрос можно найти у О. В.

Мартышина: “Ход новгородской жизни, несмотря на отдельные “эксцессы

демократии”, обеспечивал соответствие между богатством и влиянием на

политические дела. Равновесие устанавливалось с помощью

многочисленной городской голытьбы, которая за плату или угощение

верно служила глотками и кулаками боярству при народных волнениях.

Этот сорт людей – содержавшиеся на княжеские или боярские подачки

наемники, выполнявшие политические заказы, а иногда и полезные при

дворе, - назывался, по нашему мнению, милостниками, о которых под

1136 г. сообщает новгородская летопись: “стрелиша князя милостьници

Всеволожи”.[84] Конечно, название “милостники” может являться и не

совсем верным, но в остальном исследователь видимо прав, так как

всегда деньги уравновешивают власть, а власть – деньги. Случай с

вызовом новгородских бояр в 1118 г. в Киев подтверждает эту

гипотезу. Аналогичного мнения придерживался и Д. С. Лихачев: “на

самом деле боярству путем подкупов и найма «худых мужиков

вечников» удается добиваться нужных ему решений”.[85] В. П. Даркевич

отмечает, что “частые эти смуты в вольном городе объясняются

отнюдь не «классовой борьбой», а распрями между сильнейшими

боярскими фамилиями и связаны со сменами князей (на стороне каждой

партии выступали и знать, и мелкие торговцы, ремесленники, наемные

рабочие), с перевыборами посадников и еретическими движениями”.[86]

Как известно, за поддержку различных слоев населения надо

бороться, а в идентичность интересов группы населения, состоящей из

представителей различных социальных слоев, слабо верится. В. В.

Мавродин считал, что “на самом деле «худые мужики», «черные люди»

не играли на вече существенной роли. За них решали и правили

все дела бояре, часто использовавшие в своих целях отдельные

группы простого новгородского люда”.[87] Однако не следует

абсолютизировать роль бояр. Да они действительно являлись наиболее

внимательным политическим эшелоном новгородского общества. Их

претензии на власть были более правданы. Но не стоит всю

остальную часть новгородского общества автоматически причислять к

“болоту”. Во-первых, еще не известно чья роль была больше в

каждом конкретном случае, а во-вторых, бояре имели лишь то

преимущество, что они могли действовать обдуманно и целенаправленно

использовать для достижения цели различные легальные и нелегальные

средства.

Здесь будет уместно вспомнить некоторые положения П. А.

Сорокина. Согласно им, нет никаких оснований полагать, “что

абсолютный деспот может позволить себе все, что ему

заблагорассудится, вне зависимости от желания и давления его

подчиненных. Верить, что существует такое «всемогущество» деспотов и

их абсолютная свобода от общественного мнения, - нонсенс. Истина

заключается в том, что деспоты – не боги всемогущие, которые могут

править так, как им заблагорассудится, невзирая на волю сильной

части общества и на социальное давление со стороны подчиненных.

Это верно по отношению к любому режиму, как бы он не

именовался”.[88] На наш взгляд, это положение в полной мере

соответствует ситуации в Великом Новгороде XII-XIII вв., с тем

уточнением, что речь идет, прежде всего, о новгородском боярстве и

его роли в социально-политической жизни общества. С другой

стороны, согласно П. А. Сорокину, процент людей, живо и постоянно

интересующихся политикой, невелик, что приводит к тому, что

управление делами неизбежно переходит в руки меньшинства. Таким

образом, любое свободное правительство является ничем иным, как

олигархией внутри демократии. В любом случае речи о правлении

большинства вести не приходится.[89]

По нашему мнению, в Новгороде не стоит искать

исключительной роли какой-то из сторон (слоев общества),

участвовавших в конфликте. Реальная жизнь - это всегда совокупность

различных внутренних и внешних факторов. Правильнее будет сказать,

что неверно говорить об исключительной роли боярства, князя либо

какой-то части свободных горожан.

Несмотря ни на что, Всеволод более не имел подавляющей

поддержки и не был мил новгородцам. То есть он как раз пытался

действовать, как ему заблагорассудится, вне зависимости от желаний

и давления новгородцев. Его просчеты до времени терпелись, но

отнюдь не прощались. Всеволод имел неосторожность втянуть

новгородцев в дележ суздальского стола. В 1134 г. новгородцы “почаша

мълъвити” о суздальской войне, в ходе чего перессорились и “убиша

мужь свои и съвьргоша и съ моста в субботу Пянтикостьную”. Затем

они все же отправились со Всеволодом, желавшим посадить своего

брата на суздальский стол, в поход. Однако на Дубне новгородцы

повернули назад. По пути было отнято посадничество у Петрилы

и “даша” Иванку Павловичу. [90] По мысли С. М. Соловьева, “вече

было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать

им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых,

положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова”.

Тем не менее, разногласия повторились в полках, и тут уже

результат был обратный, что вылилось в смену посадников.[91] Брат

Всеволода Изяслав Мстиславич ушел в Киев, получил Владимир-на-Волыни

и тем самым династическая причина войны, как считал Н. И.

Костомаров, исчезла.[92]

В это время обострилась внутриполитическая ситуация на Руси:

“раздьрася вся земля Русьская”. На зиму состоялся новый поход на

Суздаль. Однако битва на “Ждани горе” 26 января дорого обошлась

новгородскому войску. В числе павших были посадник Иванка и

Петрила Микульчич.[93] Причем, по данным Н. И. Костомарова, “князя

против воли заставили идти на войну”.[94] В целом новгородский

летописец крайне скупо описывает второй поход на Суздаль. Он лишь

сообщает, что митрополит Михаил из Киева пытался предотвратить

поход, но его не послушали, задержали и отпустили только 10

февраля, то есть уже после поражения. Кроме того, говорится, что

суздальцы потеряли больше людей, чем новгородцы, и что последние,

возвратясь, “даша” посадничество Мирославу Гюрятиновичу. Далее вплоть

до событий 1136 г., судя по новгородской летописи, было затишье.

И вдруг, сообщение 1136 г. сразу начинается известием о том, что

“новгородьци призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаше, яко изгонити

князя своего Всеволода, и всадиша в епископль дворъ, съ женою и

съ детьми и съ тьщею, месяца маия въ 28; и стражье стрежаху

день и нощь съ оружиемь, 30 мужь на день”.[95] Получается, что

с середины февраля 1135 г. до 28 мая 1136 г. все было хорошо, но

затем жители вдруг решили, что с Всеволодом пора прощаться. В

принципе понять немногословность новгородского летописца можно. Поход

на Суздаль и битва на Ждановой горе явно не добавили славы

новгородцам. Так, Лаврентьевская летопись, описывая исход битвы на

Ждановой горе, говорит: “И победиша Ростовци Новгородце и побиш

множство ихъ и воротишася Ростовци с победою великою”.[96] То есть

имело место очень тяжелое поражение, которое новгородский летописец

пытался смягчить. Логично предположить, что подобное поражение

должно было иметь какие-то последствия и не могло затихнуть

одномоментно. Это предположение полностью подтверждается отрывком из

Никоновской летописи, которая более подробно освещает эти события.

Во-первых, она сообщает, что “паки неции злии человеци начаша

въздвизати Всеволода Мстиславича воинствовати на Суздаль и на

Ростовъ”. Во-вторых, Всеволод в поход “иде ратью съ Немцы и со

всею силою Новгородцкою”. В-третьих, после битвы на Ждане горе

“бежаша Новгородци и со княземъ ихъ къ Новугороду, и пришедше въ

Новъгородъ начаша молвити о Суздальстей войне на князя Всеволода

Мстиславича; онъ же умысли бежати въ Немци, Новогородци же поимаша

его, и посадиша его за сторожи, и дръжаша его два месяца и

четыре дни за сторожи съ женою его, и з детми и съ тещею его,

крепко стрежаху его на всякъ день и на всяку нощь сто мужей

въоруженыхъ”.[97] Это полностью опровергает тезис И. Я. Фроянова о

том, что Всеволод ждал исхода событий, надеясь на благоприятный их

поворот.[98] Совершенно очевидно, что исхода событий он

действительно ждал, но на благоприятный исход надежды у него уже

не было.

Очевидны некоторые отличия от рассказов Новгородской и

Никоновской летописей. Из приведенного отрывка становится ясно, что:

1) действительно, особого желания идти войной перед вторым походом

Всеволод не испытывал, иначе “неции злии человеци” остались бы без

работы; 2) в войске присутствовали иностранные наемники; 3) битва

на Ждановой горе закончилась бегством новгородского войска в целом;

4) по прибытии в Новгород начали искать виновного в происшедшем;

5) Всеволод не сидел сложа руки, а, видимо, осознавая свою вину и

то, что петля сжимается, почел за благо оставить, пока не

поздно, новгородский стол и укрыться в «немецкой стороне»; 6) план

Всеволода сорвался - его перехватили; 7) довольно долго новгородцам

пришлось изолировать Всеволода с семейством, причем держать под

вооруженной охраной, численность которой до конца не известна, но

ясно, что было несколько десятков вооруженных мужчин. Этот факт,

на наш взгляд, вовсе не говорит о боязни внешней угрозы, так как

ей эта охрана противостоять не смогла бы. Видимо, опасаться

приходилось сторонников Всеволода в самом Новгороде, которые могли

при случае организовать побег.

Предыдущая попытка бегства к “немцам” говорит о том, что

бежать в Киев смысла не было, так как Ярополку тогда хватало

своих проблем в Киеве. По данным летописей, не заметно какой-либо

активности сторонников Всеволода в течении этих двух с лишним

месяцев. Это, видимо, объясняет то обстоятельство что смута

зародилась на сей раз в войске, причем еще и в разбитом. Да и

сам настрой основной части населения делал подобные затеи

смертельно опасными. С другой стороны, то, что Всеволода так долго

держали под арестом говорит о: 1) отсутствии элемента стихийности

в выступлении, а значит ситуация, как и в 1132 г., была

контролируемой; 2) наличии колебаний и разногласий в среде

восставших. Относительно первого аспекта следует предположить, что

ситуацию вновь контролировало боярство, точнее, оно удерживало

общество от настоящего бунта. Надо думать, что в этот раз это

было сделать труднее, так как проблему создавала новгородская рать,

разбитая в походе, но желавшая выяснить, кто виноват. Другими

словами, ополчение сразу после поражения при “Ждане горе”

превратилось в фактор нестабильности. Скорее всего, псковичи и

ладожане, так кстати оказавшиеся в Новгороде во время веча 1136

г., в значительной части были участниками суздальского похода, в

котором, как мы помним, участвовала все жители Новгородской земли.

Правда, И. Я. Фроянов полагает, что события развивались не столь

внезапно и стремительно, как это бывает при восстании, именно

потому, что посылали гонцов за псковичами и ладожанами, а потом

ожидали их сбора.[99] Однако летопись не только не говорит о

послах за представителями пригородов, но напротив, указывает, что

смута началась сразу по возвращении войска. То есть предполагать

роспуск всех иногордних участников ополчения по домам с февраля

1135 по май 1136 г. у нас нет никаких причин. По второму

моменту можно сказать что новгородцы выжидали, как сложится

ситуация на юге Руси. Проще говоря, опасались усиления Киева в

лице Ярополка. Одной из причин, почему не было смысла

выпроваживать Всеволода, было то, что не надо было в случае чего

догонять его вновь, как в 1132 г. Не могло не создавать и

проблему наличие различных социальных слоев на вече. Интересы

боярства, купечества и всего остального свободного люда не могли

совпадать на все 100%, хотя, на сей раз, объединяющая цель и

оказалась столь сильна.

Тем временем кровопролитная распря Ольговичей и Мономаховичей

вылилась в крупномасштабное поражение киевского князя Ярополка в

1135 г.[100] Стало ясно, что Киев потерял былую силу и в этот

момент имел более важные дела, чем проведение своей политики в

отдаленных землях. Таким образом, на момент начала событий 1136 г.

внешней угрозы для Новгорода Киев по существу не представлял.

Итак, Всеволод был перехвачен во время бегства, изолирован и,

кроме того, ему были предъявлены пункты обвинения. Некоторые из

них дошли до нас и вызвали дискуссии среди историков. Вот

известные нам провинности Всеволода: 1) «не блюдеть смердъ»; 2)

«чему хотелъ еси сести Переяславли»; 3) «ехал еси съ пълку переди

всехъ, а на то много; на початыи велевъ ны, рече, къ Всеволоду

приступити, а пакы отступити велить»”.[101] Из Никоновской летописи

известны еще некоторые обвинения: “почто въсхоте ити на Суждальци

и Ростовци, и пошедъ почто не крепко бися и почто напередъ

всехъ побежалъ; и почто въздюби играти и утешатися, а людей не

управляти; и почто ястребовъ и собакъ собра, а людей не судяше и

не управляаше”.[102] К сожалению, полный перечень нам не известен,

но и то, что известно наводит на мысль, что это был своего

рода импичмент образца 1136 г. Князя судили за его проступки и

поступки. В этот момент социальная опора Всеволода в Новгородской

земле, как никогда, была близка к нулю. Сами пункты обвинения по

своей сути направлены не против княжеской власти как института

управления, а против конкретного князя – Всеволода Мстиславича. Была

полностью дискредитирована как внутренняя, так и внешняя политика,

проводимая, а лучше сказать, не проводимая этим князем. Более

того, ему по существу ставится в вину именно слабость княжеской

власти, попустительство своими прямыми обязанностями и

легкомысленность. Все это не нравилось новгородцам по той простой

причине, что оказывало отрицательное влияние на жизнь новгородского

общества. То есть зачастую их не устраивал тот момент, что князь

вроде бы был, но порой было ощущение, что его нет.

Историки придавали весьма важное значение эпопее 1136-1137 гг.

в политическом развитии Новгорода. Н. А. Рожков, например, с

волнениями 1136 г. связывал завоевание новгородцами права избирать и

изгонять князей: “Сам факт изгнания создал прецедент, окончательно

лишивший новгородского князя верховной власти”. Именно этот случай

поставил вече выше князя и закрепил эту ситуацию. В результате

вече стало единственным носителем суверинитета.[103] М. Н. Тихомиров

считал невозможным рассматривать восстание 1136 г. в отрыве от

восстания 1132 г.[104] Однако эти события стали “своего рода гранью

в истории Великого Новгорода. До этого времени в Новгороде обычно

княжил старший сын киевского великого князя. После 1136 г. на

новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего

усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого”.[105]

В сходном ключе высказывался В. В. Мавродин: “1136 г. обычно считают

годом утверждения вечевого строя в Новгороде. В ходе событий 1118-

1136 гг. Новгород сложился в вечевую боярскую олигархическую

республику с избираемыми на вечевых сходах посадниками и тысяцкими,

с приглашаемыми, ограниченными в своих правах, князьями, с

боярской аристократией и т. п.” Все это он считал результатом

классовой борьбы, которая неуклонно усиливалась.[106] В. Т. Пашуто

увидел в событиях 1136 г. проявление классовой борьбы, вылившееся в

восстание крестьянства и городской бедноты. Исследователь, как и

В. В. Мавродин, заострял внимание на пункте обвинений, связанном со

смердами, и отмечал переплетение антифеодального восстания с борьбой

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11