Русская Православная Церковь и большевистское государство в 1925-27 гг.

ухудшением гражданских прав священнослужителей. Было подтверждено, что

служители культов как нетрудовые элементы не могут состоять в промысловой

кооперации, а также быть членами профсоюзов. В последнем случае все же было

сделано исключение для тех, кто “хотя и обслуживает тот или иной культ, но

в то же время являются и обслуживающими общественные или госуд[арственные]

нужды, как, например, сторожа церквей…”.[50]

4 ноября, рассматривая проект циркуляра о правах землепользования

служителей культов, АРК признала необходимым лишить земли

священнослужителей. Вместе с тем права на землю священников, “открыто

порвавших с религией”, оставались нетронутыми.[51] Здесь уже чувствуется

прямое влияние сталинской догмы о “попе –сообщнике кулака”, которому “нет

места в колхозе”.

Как видим, целью многих принятых законов и постановлений было ухудшение

положения священников. Мощный удар, нанесенный в предыдущие годы по

епископату, не разрушил организационную структуру церкви, и теперь власти

начинают действовать по-иному.

Вместе с тем принятие репрессивного законодательства разворачивается

перед началом и в ходе осуществления коллективизации. Между этими

событиями есть тесная взаимосвязь. Подчинение деревни и выкачка из нее

средств для нужд индустриализации – лишь одна из целей раскрестьянивания.

Для создания тоталитарной государственной системы была нужна

соответствующая социальная база. Отсюда стремление Сталина опереться на

люмпенизированные слои общества вообще и деревни в частности. Однако

большинство крестьян было против свертывания НЭПа и нужно было сразу

избавляться от будущих проблем. Поэтому острие репрессий в ходе

коллективизации было направлено против значительной части сельского

населения.

Данная борьба шла и по идеологической линии. Религия, как известно,

является сильным объединяющим фактором. Пример того – годы Ордынского Ига,

когда православная церковь играла роль несуществующего государства,

объединяя русскую нацию. Точно так же православие было фактором,

сплачивающим крестьянство, одним из условий его самоосознания себя как

единого социального слоя. Без разрушения православия невозможно было

уничтожить крестьянство как самостоятельную часть общества. Именно по РПЦ

пришелся основной удар безбожной власти. И не случайно Ем. Ярославский

относил победоносное завершение наступления на церковь к тому же времени,

когда планировалась окончательная коллективизация всех оставшихся

единоличных хозяйств – к концу 1930-х гг.

Для будущего “коммунистического” общества был нужен новый человек с

новой системой ценностей, в которой религии уже не было места. Однако для

ее вытеснения из сознания человека большевики использовали совсем не

идеологические методы борьбы.

§2. Закрытие церквей.

Эта проблема, возникшая в первые же годы после революции, всегда была

одной из самых острых. Каждый год уничтожались сотни памятников

архитектуры, многие из которых – свидетели исторических событий прошлого.

Особый всплеск закрытия храмов пришелся на годы изъятия церковных

ценностей, затем их количество несколько пошло на убыль, но сам этот

процесс никогда не прекращался.

1928-1929 гг. – очередное усиление компании по закрытию церквей. Даже

только по цифрам видно, как быстро менялась ситуация в этом вопросе. По

данным В. Цыпина, в 1928 г. было закрыто 534 церкви, а в 1929 г. уже

1119.[52] Эти кампании сопровождались оскорблениями верующих, нарушениями

даже дискриминационного к религии советского законодательства, что

приводило к столкновениям между властями и верующими людьми.

Такой широкий размах вызывал опасения у некоторых осторожных

большевиков, которые призывали умерить кампанию по закрытию церквей. В 1928

г. это вызвало тревогу даже у руководителей Союза Безбожников, не очень-то

беспокоившихся о подобных вещах. В информационном письме Центрального

Совета СБ от 2 ноября 1928 г. отмечалось, что “в последнее время закрытие

церквей на местах начинает приобретать несколько стихийный характер.

Советы или ячейки СБ без достаточной и оправдывающей себя подготовки

форсируют закрытие церквей. Самое главное, часто начинают эту работу,

предварительно не согласовав ее с парторганами, органами административного

надзора и пр.; не выявив как следует настроений и возможных затруднений, в

результате чего дискредитируют СБ, подрывая авторитет советский и

партийных органов”.[53]

Однако все подобные письма и записки оставались пустым звуком. Закрытия

церквей продолжалось в прежнем темпе.

В марте-апреле 1929 года произошли многочисленные столкновения с

верующими, вызванные закрытием церквей. Остановимся более подробно на двух

из них.

Первое произошло в селе Дятьково Бежецкого уезда Брянской губернии.

Горсовет поселка привлекала перспектива получить некоторое количество

чугуна, из которого был сделан склеп генерала Мальцева, находившийся при

поселковом храме. Сразу же были проведены “митинги” рабочих, разработаны

соответствующие “ходатайства”, и 28 февраля 1929 г. Президиум Брянского

губисполкома разрешил ликвидировать склеп “с использованием полученных

средств на надобности дорстроительства”. [54]

В постановлении ничего не говорилось о закрытии самой церкви, но

горсовет Дятькова подошел к делу творчески. В своей жалобе М.И. Калинину

прихожане церкви отмечали, что 4 марта 1929 г. комсомольцы и милиционеры

“разгромили храм, уничтожили помещение сторожа, а самого сторожа вместе с

семьей выселили на улицу, уничтожены иконостас и престол, сожжена большая

часть икон”.[55]

Жалобу верующих П. Сидорович препроводил прокурору республики Н.В.

Крыленко, отметив, что “сущность дела требует немедленного, тщательного и

срочного разбирательства на месте”.[56]

Из имеющихся в нашем распоряжении документов трудно установить, какого

рода “расследование” было проведено на месте, но его результат характерен:

как утверждал Крыленко, заявление прихожан полностью ложно, никакого

закрытия, надругательств и т.п. не было.[57] Президиуму ВЦИК ничего не

оставалось, как “принять к сведению” записку Крыленко и потребовать

привлечения виновных к суду за клевету.[58]

Второй инцидент произошел в городе Рыкове и в деревне Веровка

Рыковского района Артемовского округа. Местные безбожники повели активную

кампанию за закрытие сельской церкви, что протесты верующих. Несмотря на

это, было принято решение закрыть храм. В жалобе верующих в Президиум ВЦИК

было отмечено, что “рыковская милиция … вместе с секретарем комячейки и

веровскими комсомольцами ворвалась в наш храм, разбили иконостас, иконы,

осквернили престол и всю церковную утварь. Этот погром был совершен в

присутствии верующих со слезами просивших не глумиться над святынями”.[59]

Через несколько дней стало известно, что ВУЦИК отклонил просьбу верующих о

сохранении церкви. В результате, по описаниям прихожан, у церкви собралось

около тысячи человек, которые вступили в драку с милицией и комсомольцами.

10 мая 1929 г. М. Калинин обратился к председателю Всеукраинского ЦИК

Г.И. Петровскому с просьбой провести расследование и особенно советовал

обратить внимание на то, “нужно ли в действительности закрытие

поименованной церкви”. [60]

Расследование было поручено ГПУ УССР, которое представило свою версию

событий. По мнению председателя ГПУ Балицкого, во всем были виноваты “поп

Скритченко и его кликуши”, которые собрали около “150 женщин”. Все же

остальное население г. Рыково активно поддержало идею о закрытии

церкви.[61]

В данном документе очевидна тенденция показать, что население выступило

за закрытие. Однако само упоминание о протестах противоречит общей

направленности документа. Скорее всего, именно эта часть донесения истинна,

хотя цифры, возможно, сильно преуменьшены. Решение о закрытии церкви

вызвало протест со стороны рыковского населения, а надругательство над

храмом только ускорило выступление верующих. К сожалению, нам не известно,

чем закончилась эта история.

Приведенные выше примеры позволяют отметить один важный факт. М.И.

Калинин и возглавляемые им “законодательные органы” не имели никакой

реальной власти и не могли никак повлиять на процесс закрытия церквей. Их

просьбы о расследовании не давали никакого результата, и Калинину

приходилось довольствоваться лишь отписками от ОГПУ, которое в каждом

случае поступало по-своему.

Нужно отметить, что в ходе этих кампаний не делалось различий между

“обновленцами” и “тихоновцами”. Закрывали церкви, принадлежащие как тем,

так и другим. В конце марта (точная дата отсутствует) 1929 г. митрополит

Вениамин (Муратовский) просил у М.И. Калинина оставить общине обновленцев

города Ашхабада Михаило-Архангельскую церковь. Заместитель председателя

общины Прошутинский сообщал, что в ходе закрытия “… попраны кресты с

куполами… с музыкой сняты колокола, собрания верующих запрещены”.[62]

Другой аналогичный случай произошел в Москве. 19 апреля 1925 г.

Президиум Моссовета принял решение о закрытии часовни Пантелеймона у

Никольских ворот, принадлежавшей обновленцам.[63] Однако митрополит

Вениамин и А.И. Введенский обратились с жалобой к Калинину, отмечая, что

“Пантелеймоновская часовня является одной из немногих церковных единиц

обновленческой ориентации г. Москвы”. Еще более важным фактором было то,

что она давала сорок процентов всего дохода обновленческого Синода.

Эту часовню до поры оставили в покое, но обновленцы все же лишились

другой – Иверской. 19 июня 1929 г. Президиум Моссовета принял решение о ее

закрытии. ВЦИК 5 июля 1929 г. утвердил это решение, потребовав, однако,

чтобы была сохранена часовня Св. Пантелеймона.

Закрытие церкви был для властей достаточно простым делом. Требовалось

собрать митинг “трудящихся”, провести на нем соответствующее постановление

– и церковь, несмотря на протесты верующих, была обречена. Впрочем, даже

эти процедуры вызывали недовольство местных властей, изо всех сил

боровшихся с “поповским дурманом”. 5 марта 1929 г. временный председатель

ЦИК Башкирской АССР Мансуров просил ВЦИК облегчить процесс закрытия

церквей: “Башкирский Центральный Исполнительный считает вполне возможным,

чтобы дела о ликвидации церквей разрешались окончательно ЦИК-ами

автономных республик…”[64] (т.е. решение о закрытии приводилось бы в

исполнение немедленно, не дожидаясь ответа ВЦИК).

Такая оценка вызвала неприятие у П.Г. Смидовича, который велел “в

ответе сослаться на новый закон”[65], но даже его принятие ничего не

изменило: процесс закрытия церквей продолжался прежними темпами. По данным

НКВД УССР, только на территории Украины за период с 1 января по 1 октября

1929 г. было закрыто 135 церквей (это лишь по постановлениям ВУЦИК).[66]

Процесс закрытия церквей сопровождался такими беззакониями, что

созданная позже под руководством Смидовича Постоянная Комиссия ВЦИК по

делам культов отменила ряд подобных решений. 24 октября 1930 г. было

предписано вернуть верующим Успенскую церковь в г. Гурзуфе и единоверный

храм в г. Воронок Покуровского района (губерния не указана), решение о

закрытии которых было принято в 1929 г. 24 октября 1930 г. были приняты

аналогичные постановления в отношении ряда других закрытых церквей.

Однако все это не более чем капля в море. Ни компания Смидовича, ни сам

Калинин не могли оказать какого-то существенного влияния на этот процесс.

Более того, им самим приходилось в некоторых случаях идти на поводу у ОГПУ,

которое реально владело ситуацией. 20 ноября 1929 г. начальник Секретного

Отдела ОГПУ Я.А. Агранов и Е.А. Тучков послали Калинину записку, в которой

просили его “об ускорении закрытия Владимирской церкви в г.

Актюбинске”.[67] Калинину пришлось отклонить просьбу верующих об оставлении

за ними храма.[68] 1 декабря 1929 г. Президиум ВЦИК отклонил просьбу

верующих Петропавловской церкви с. Дуван.[69] 26 января 1930 г. комиссия

рекомендовала Президиуму ВЦИК пересмотреть прежнее решение о сохранении

церкви “Большое Вознесение”.[70] При этом Смидович остался при особом

мнении: “К пересмотру вопроса во ВЦИКе нет оснований”.[71]

Очевидно, в этих и во многих других случаях вопрос уже был решен

партийными органами или ОГПУ. От ВЦИК требовалось лишь законодательно

оформить это решение, а его особое мнение мало кого интересовало. Не

придавалось особого значения и словам об осторожном подходе к этому

вопросу. 29 января 1930 года на совещании секретарей окружкомов Средне-

Волжского крайкома ВКП(б) было решено: “Движение в деревне за снятие

колоколов и закрытие церквей должно быть охвачено партийным руководством;

никакое сдерживание его сверху не должно иметь места”.[72]

Не оказывали никакого воздействия и волнения верующих, которые теперь

стали рассматриваться как кулацкие мятежи и подавляться со всей

жестокостью. Процесс закрытия церквей широко развернулся в годы

коллективизации и продолжался все последующее время вплоть до 1941 г.

Выводы по главе.

1928-1929 гг. стали началом нового ожесточенного наступления на

церковь, цель которого – уничтожение ее организационной структуры, полное

вытеснение из народной жизни. Была принята серия законов, которые

значительно ухудшали и без того нелегкое положение священнослужителей,

низводили их социальных статус до уровня маргинальных групп.

Усилились гонения на верующих, по всей стране шло массовое закрытие

церквей. Отдельные попытки некоторых партийцев (М. Калинин, П. Смидович,

некоторые члены АРК) как-то смягчить этот удар не дали результатов. Церковь

рассматривалась как общественная сила, противостоящая коллективизации.

Партийная пропаганда провозглашала, что без уничтожения религии невозможно

построение нового общества. Победа сталинской линии обусловила всю тяжесть

удара, который был нанесен по религиозным конфессиям в годы

коллективизации.

Глава 4. Дискуссии о формах и методах антирелигиозной пропаганды в 1928-29

гг.

§1. Введение антирелигиозного воспитания в школах и критика Наркомпроса

“слева”.

В исследуемые годы антирелигиозная пропаганда постепенно все более

усиливается и приобретает систематический характер. Среди безбожников

возник ряд споров о том, как должны осуществляться на практике партийные

директивы и решения ЦС СБ.

Особенно большое внимание уделялось антирелигиозному воспитанию детей и

школьников и привлечению к антирелигиозной пропаганде учителей. Безбожники

понимали, что проще сформировать человека-атеиста, чем заставить верующего,

глубоко преданного своей религии, отказаться от нее. Антирелигиозная

пропаганда должна была охватить даже детей-дошкольников, которых для этой

цели предлагали организовывать в специальные группы (о практическом

использовании этих планов данных не имеется). [73]

В 1929 г. все громче звучали голоса о необходимости замены

безрелигиозного воспитания антирелигиозным: “Пора, наконец, покончить со

всякими разговорами о ненужности и невозможности антирелигиозного

воспитания в дошкольном возрасте”.[74]

Вопрос о введении антирелигиозного воспитания в школах неоднократно

обсуждался в исполбюро Центрального Совета Союза Безбожников. 2 октября

1928 г. была рассмотрена резолюция о работе среди детей и юношества. Один

из самых активных поборников этой идеи, Н. Аносов, указывал: “Нужно всю

работу пропитать антирелигиозным воспитанием… Антирелигиозное воспитание

нужно начинать с самого раннего возраста”.[75] В принятой резолюции

указывалось, что антирелигиозную работу среди детей нужно “вести по линиям

воспитания в школе и по линиям внешкольной работы с детьми”[76] Особое

внимание этому вопросу должны уделять пионеры и комсомольцы.[77] Однако

реализация этих планов встретила сопротивление со стороны Н.К. Крупской,

занимавшей в те годы пост заместителя наркомпроса и считавшейся одним из

специалистов по антирелигиозным вопросам. Крупская справедливо полагала,

что такое резкое введение антирелигиозной пропаганды в школе принесет лишь

негативные результаты и отрицательно относилась к этому, по ее словам,

“балалаечному” уклону. Существующее безрелигиозное воспитание, по ее

мнению, вполне удовлетворяло задачам работы безбожников в школе. Эти идеи

вызвали редкое неприятие в ЦС СБ, считавшего любое вмешательство в

антирелигиозную работу нарушением его монополии.[78] В подготовленный

проект докладной записки об антирелигиозном воспитании в школе,

направленной в ЦК ВКП(б), был внесен пункт с обвинениями руководства

Наркомпроса в бездеятельности.

При обсуждении этого пункта почти все члены исполбюро ЦС СБ

проголосовали за его включение. Лишь В. Кобецкий робко предложил “Исключить

пункт, направленный против т. Крупской, заменить его общим пунктом о

существовании среди работников Наркомпроса течения с критикой его,

защищающего принципы “безрелигиозного воспитания”[79] Однако Ф. Олещук

настоял на сохранении критики Крупской, “так как она упорно продолжает

отстаивать свою точку зрения”.[80] Его поддержали В. Зыбковец, Н. Амосов,

И. Стуков и в итоге данный абзац был включен.[81]

Правда участники заседания все же были вынуждены соблюсти ритуал и

решили “прибавить пункт о недопустимости методов “издевки”, “наскока”,

“административного нажима” в школе”.[82] Однако эти фразы никак не мешали

сути самого документа.

Записка подчеркивала необходимость антирелигиозного воспитания в школе,

ибо “в последнее время религиозные организации стали вести среди детей

громадную работу”[83] Позиция Наркомпроса подверглась резкой критике: “…

руководители Наркомпроса, так например, т. Крупская, все еще не признали

своей ошибки с выпуском письма о безрелигиозном воспитании…[84] Громадный

вред делу антирелигиозного воспитания принесло также выступление тов.

Луначарского на юбилейном вечере в Яснополянской школе имени

Толстого”[85].

Мы видим, что по вопросу о введении безрелигиозного воспитания в школе

СБ занял самую крайнюю радикальную позицию, которой противостояли более

умеренные взгляды руководителей Наркомпроса. При этом идеи СБ в целом

соответствовали положениям Сталина об усилении борьбы с религией.

Противодействие Крупской и Луначарского этой позиции создавало опасность

для них быть обвиненными в “правом уклоне”.

Тем не менее, Наркомпрос еще и в 1929 г. пытался бороться с указанной

позицией Союза Безбожников. 4 апреля 1929 г. Комиссия НКП поручила

комиссии в составе Крупской, Я.А. Эпштейна и К.А. Попова подготовить проект

обращения ко всем отделам народного образования по вопросу об

антирелигиозном воспитании. Вскоре Крупская подготовила вариант докладной

записки, идеи которой кардинальным образом отличались от позиции Союза

Безбожников. По мнению Крупской, безрелигиозное воспитание должно быть

включено в общую систему культурного строительства. При этом особо

подчеркивалось следующее положение: “Было бы однако величайшей ошибкой

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5