Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

соседствуя с культовым помещением и как бы группируя остальные жилища

вокруг себя. Однако во времена Тацита знатность еще не превратилась у

германцев в особый социальный статус. Все свободные и свободнорожденные

оставались полноправными и в целом равноправными членами племени; различия

в их среде, по сравнению с их общим отличием от несвободных, были еще

относительно несущественными и определялись принадлежностью не к тому или

иному социальному разряду, а к конкретному роду.

Несвободные, как и у римлян, формально стояли вне общества, но в

остальном рабство играло в жизни германцев принципиально другую роль. Хотя

обычаи германцев не запрещали обращать в рабство соплеменников, а

беспрестанные войны с соседями обеспечивали стабильный источник пополнения

рабов за счет чужаков, рабы образовывали достаточно узкий слой населения.

Пленных часто выменивали или продавали римлянам, а иногда и убивали на поле

боя или приносили и жертву, рабов же по прошествии некоторого времени

нередко отпускали на волю и даже усыновляли. По-видимому, рабы имелись

далеко не во всяком домохозяйстве, и даже в самых крупных и зажиточных они

вряд ли были столь многочисленными, чтобы господская семья могла переложить

на них главные хозяйственные заботы. Рабство оставалось патриархальным, и в

том, что касается повседневной производственной деятельности и условий

существования, образ жизни рабов мало отличался от образа жизни свободных.

Часть рабов трудилась рука об руку с хозяином и делила с ним кров и пищу,

однако внимание Тацита больше привлекло то обстоятельство, что германцы

«пользуются рабами иначе, чем мы, распределяющие обязанности между челядью,

— каждый из них распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин

только облагает его, словно колона, известным количеством зерна, скота или

ткани, и лишь в этом выражаются его повинности как раба». Можно гадать,

действительно ли то были рабы или какой-то другой, чуждый социальному опыту

римлянина разряд населения, однако показателен сам факт существования слоя

эксплуатируемых частным лицом, но самостоятельно хозяйствующих

производителей. Отношения этого типа, разумеется, не определяли социально-

экономический облик германского общества конца I в., еще не знавшего

систематической эксплуатации человека человеком. Тем не менее налицо

симптомы разложения древнего общественного строя и формирования качественно

нового хозяйственного механизма. В последующие три—четыре столетия

германское общество делает заметный шаг вперед. Археологический материал

недвусмысленно говорит о дальнейшем имущественном и социальном расслоении:

погребения все больше различаются по инвентарю, наиболее богатые из них

сопровождают символические атрибуты власти; в скученных поселениях

крупнейшая усадьба понемногу становится не только административным, но и

экономическим центром: в частности, в ней концентрируются ремесло и

торговля. Углубление социальной дифференциации зафиксировано и

позднеантичными авторами. Так, в изображении Аммиана Марцеллина (конец IV

в.), аламанская знать (нобилитет) уже вполне определенно противостоит

простонародью и держится обособленно даже в бою. Ретроспективные данные

варварских судебников также позволяют сделать вывод, что к эпохе Великого

переселения свободные уже не составляли единой массы ни в имущественном, ни

в социально-правовом отношении. Как правило, преобладающим было деление

соплеменников на знатных, свободных в узком смысле слова и полусвободных, в

германских наречиях именуемых обычно литами. С большей или меньшей

четкостью эти категории уже различались объемом прав. Например, по обычаям

саксов, жизнь знатных защищалась более высоким вергельдом (штрафом за

убийство — ср. древнерусское «вира»), его клятва оценивалась выше, чем

клятва просто свободного, но в ряде случаев строже карались и совершенные

им преступления.

Степень знатности в канун Великого переселения по-прежнему в большой

мере определялась происхождением: учитывалось, например, были ли в роду

несвободные или представители покоренных племен. Однако все более заметную

роль при этом играло имущественное положение человека. Типичный знатный,

судя по варварским правдам, окружен многочисленной родней, рабами,

отпущенниками, зависимыми людьми. Рабы и зависимые могли быть и у

свободного простолюдина, и даже у лита, но чаще лит, а иногда и свободный

на положении лита сам являлся чьим-то человеком, обязанным своему господину

послушанием и какими-то повинностями. Его свобода, понимаемая в варварском

обществе как нерасторжимое единство известных прав и обязанностей,

постепенно ущемлялась, а сам он понемногу устранялся от участия в

общественных делах, все больше сосредоточиваясь на хозяйственных заботах.

Характерно, что даже некоторые древнейшие правды причисляют к литам

вольноотпущенников (чей статус, по германским понятиям, непреодолимо

ущербен), а подчас прямо противопоставляют литов свободным. Сохраняя

хозяйственную самостоятельность, неполноправные свободные становились

зависимыми эксплуатируемыми людьми, сближаясь таким образом с испомещенными

на землю рабами. Однако при всей значимости этого процесса в период,

предшествующий Великому переселению народов, он успел создать лишь

предпосылки становления феодального общества, причем во многих случаях

самые ранние, отдаленные предпосылки.

Социально-политическая организация. Первые государства германцев

возникли в V—VI вв., и лишь у тех племен, которые, вторгшись на территорию

Западной Римской империи и по частям завоевав ее, уже самим фактом

господства над намного более развитыми народами были поставлены перед

необходимостью приспособить свою систему управления к новым условиям. У

других (как правило, более отсталых) племен, не столкнувшихся

непосредственно с общественными и политическими институтами римлян,

складывание государства затянулось на несколько столетий и завершилось

опять-таки не без внешнего воздействия со стороны франкского,

англосаксонского и других обогнавших их в своем развитии обществ. Таким

образом, даже накануне Великого переселения германские племена были еще

сравнительно далеки от образования органов власти, которые можно было бы

квалифицировать как государственные. Социально-политический строй древних

германцев — это строй, характерный для высшей ступени варварства, притом

отнюдь еще не исчерпавший своих возможностей.

Каждый полноправный член племени был лично и непосредственно,

сопричастен управлению, не только в принципе, но и на деле выступая

носителем народовластия. Высшим органом власти было народное собрание, или

вече племени — тинг, куда имели доступ все совершеннолетние свободные

мужчины, за исключением тех, кто обесчестил себя трусостью в сражении.

Народное собрание созывалось от случая к случаю (но, видимо, не реже, чем

раз в год) для решения наиболее важных дел, каковыми считались вопросы

войны и мира, суд по особо тяжким или запутанным преступлениям, посвящение

в воины (а значит, в полноправные члены общества), а также выдвижение

предводителей племени. Согласно Тациту, последние ведали всеми текущими

делами, в первую очередь судебными; кроме того, они предварительно

обсуждали в своем кругу выносимые на тинг вопросы и предлагали рядовым его

участникам заранее подготовленные решения, которые те вольны были, однако,

шумом и криками отвергнуть либо, потрясая, по обычаю, оружием, принять.

Тацит именует этих предводителей principes («начальствующие»,

«главенствующие»). Специального термина для обозначения совета принцепсов у

Тацита нет, и, похоже, не случайно: судя по всему, это было достаточно

аморфное образование, объединявшее первых лиц племени. Цезарь, однако,

уcмотрел в нем подобие сената, и, по всей вероятности, речь действительно

идет о совете старейшин, состоявшем, правда, уже не из патриархов всех

родов племени, а из представителей родоплеменной знати, оказавшихся к

началу нашей эры на положении «старших» в обществе.

Наряду с коллективной властью народного собрания и совета старейшин у

германцев существовала индивидуальная власть племенных вождей. Античные

авторы называют их по-разному: одних — принцепсами, дуксами, архонтами,

игемонами, т.е. предводителями, других — так же, как своих правителей

героической эпохи — рексами или василевсами, иначе говоря, царями. Тацит,

например, рассказывает, что когда Арминий — знаменитый предводитель

херусков, нанесший в 9 г. в Тевтобургском лесу сокрушительное поражение

легионам Квинтилия Вара, вознамерился стать рексом, свободолюбивые

соплеменники убили его. Перед нами племенные вожди или верховные вожди

племенных союзов, чью власть лишь условно, с учетом исторической

перспективы, можно квалифицировать как монархическую. Могущество и

прочность положения этих вождей, естественно, различались, но зависели ли

эти различия от уровня развития племени и находили ли отражение в языке

самих германцев, неясно. Переходный характер древнегерманских институтов

власти, еще несомненно догосударственных, но уже далеко не первобытных,

затрудняет выбор терминов, которые бы правильно передавали их суть. Это

касается и титулов. Так, применительно к вождям германцев термины

«василевс» и «реке» чаще всего переводятся на русский язык как «король».

Между тем это слово (произведенное славянами от собственного имени Карла

Великого, франкского монарха, умершего в 814 г.), принадлежит уже эпохе

феодализма и может быть отнесено к политическим реалиям родоплеменного

строя лишь с оговорками.

Говоря о германских древностях, разумнее, наверное, взять на

вооружение общегерманское слово konung. Как и связанное с ним славянское

«князь», слово «конунг» восходит к индоевропейскому keni — «род» (ср.

латинское gens). Таким образом, в первичном значении термина конунг — это

родовитый, благородный, следовательно, знатный и в силу этого достойный

уважения и послушания человек, но никак не повелитель и не господин.

По наблюдениям Тацита, конунг располагал весьма ограниченной властью и

управлял соплеменниками, скорее убеждая и увлекая примером, нежели

приказывая. Конунг был военным предводителем племени, представлял его в

международных делах, имел преимущество при дележе военной добычи и право на

более или менее регулярные, хотя и добровольные, подношения со стороны

соплеменников, а также на часть штрафов с осужденных, причитавшуюся ему

именно как главе племени. Однако ни судьей, ни хранителем, тем более

творцом племенных обычаев он не был и особой распорядительной властью не

обладал. Даже на войне, пишет Тацит, «казнить, заключать в оковы,

подвергать телесному наказанию не дозволено никому, кроме жрецов»,

действующих как бы по повелению божества. Вместе с тем конунг и сам

выполнял определенные сакральные функции. У ряда племен он и много столетий

спустя играл важную роль в совершении публичных гаданий и жертвоприношений,

считался лично ответственным за неудачу на войне и неурожай и мог быть на

этом основании не только смещен, но и принесен в жертву, дабы умилостивить

богов. Власть конунга была выборной. Избирали его на народном собрании из

числа наиболее знатных мужей, еще не обязательно принадлежащих к одному

роду, иногда по жребию, но чаще сознательным решением присутствовавших,

поднимавших тогда своего избранника на щит. На народном собрании же, не без

подстрекательства со стороны оппозиционно настроенной части знати,

происходило и смещение ставшего почему-либо неугодным конунга. Особое место

в древнегерманском обществе занимали предводители дружин. В отличие от

племенного войска-ополчения, включавшего всех боеспособных членов племени,

строившегося по родам и семьям и возглавлявшегося конунгом, дружины

составлялись из случайных, не связанных родством людей, надумавших сообща

попытать ратное счастье и ради этого примкнувших к какому-то бывалому,

удачливому, известному своей отвагой воину. В основном это была молодежь,

часто знатного происхождения, надолго, если не навсегда, отрывавшаяся от

отчего дома и сельскохозяйственного труда и всецело посвящавшая себя войне,

а точнее, разбойным набегам на соседей. В промежутках между набегами

дружинники проводили время в охотах, пирах, состязаниях и азартных играх,

постепенно проедая и проматывая награбленное. Эту долю, может быть и

завидную для германского юношества, избирали, однако, немногие: в

дружинники шли наиболее знатные и богатые, чьи семьи могли позволить себе

потерю работника, либо самые беспокойные, вольные или невольные изгои,

порвавшие с родней, а то и с племенем. Нередко они нанимались в солдаты к

римлянам; так, например, начинал свою карьеру Арминий.

Внутри дружины существовала своя иерархия, положение в ней

определялось не столько знатностью рода, сколько личной доблестью. Это

порождало соперничество между дружинниками, но все противоречия между ними

заслонялись общей безоговорочной преданностью предводителю. Считалось, что

предводителю принадлежит не только слава, но и добыча, дружинники же

кормятся, получают оружие и кров от его щедрот.

Будучи чрезвычайно сплоченной, дружина занимала особое место в

племенной организации. Она то противопоставляла себя племени, нарушая

заключенные им договоры (чего, похоже, не понимали дисциплинированные

римляне, принимавшие самовольные вылазки отдельных отрядов за вероломство

целого племени), то составляла ядро племенного войска, оказываясь

средоточием его мощи и нередко обеспечивая своему предводителю достоинство

конунга. По мере того как такие случаи учащались, облик дружины менялся, и

постепенно из разбойничьей ватаги, существовавшей как бы на периферии

племени, она превращалась в настоящее княжеское войско и в этом качестве

становилась основой власти племенного вождя. В дальнейшем, к эпохе Великого

переселения, из дружины, во всяком случае «старшей» ее части, вырастала

новая, служилая знать, постепенно оттеснявшая старую, родоплеменную, хотя

корнями многие представители новой знати были связаны со старой.

Древние германцы не составляли этнического целого и, по-видимому, не

воспринимали себя как единый народ. Привычный нам этноним Germani возник

как название какого-то одного германского племени; кельты распространили

его на всех своих северо-восточных соседей и в этом значении передали

римлянам. Сами германцы, хотя и осознавали общность своего происхождения,

культов и языка, похоже, не испытывали потребности в общем наименовании.

Показательно, что слово diutisk (от thiuda — «народ»), к которому восходит

современное самоназвание немцев — Deutsch, зарегистрировано в источниках

только с конца VIII — начала IX в. При этом и на континенте, и в Англии оно

первоначально употреблялось (в смысле «простонародный») лишь в отношении

языка германцев, противопоставляемого латыни. Этнической характеристикой

оно стало не ранее XI в., закрепившись, однако, к этому времени за одними

немцами. Связанный с тем же корнем этноним «тевтоны», в средние века и в

новое время применявшийся иногда ко всем германцам, в древности обозначал

только одно, правда, знаменитое, племя — первое, наряду с кимврами, с

которым столкнулись средиземноморские народы и которое едва не погубило

римскую державу.

Реальной политической единицей древнегерманского мира являлось племя.

Возникавшие время от времени племенные объединения строились не столько по

родственному, сколько по территориальному признаку и в условиях

непрестанных миграций нередко включали и негерманские (кельтские,

славянские, фракийские) племена. Таким объединением было, например,

недолговечное «царство» Маробода — предводителя германцев и кельтов,

населявших в начале I в. н.э. территорию современной Чехии.

Племенные объединения рубежа старой и новой эры были еще очень рыхлыми

и непрочными. Они вызывались к жизни временными, главным образом

внешнеполитическими обстоятельствами (переселением в чужую страну и

покорением ее или угрозой завоевания, нависшей над собственной страной) и с

переменой обстоятельств распадались.

В изображении римских авторов, склонных принимать родоплеменные

подразделения германцев за чисто территориальные, германская «цивитас»

состоит из довольно обособленных, живущих своей жизнью округов, управляемых

собственными принцепсами. Римляне обозначали эти округа словом pagus,

германским эквивалентом правильно, видимо, считать слово Gau. Судя по

данным топонимики, это были крупные, порядка 1000 кв. км, территории,

жители которых обычно имели общее название, отличающее их от прочих

соплеменников. Примером может служить расположенный в большой излучине

Рейна Брейсгау — «округ бризов».

Внутреннюю организацию округов приходится изучать в основном по

материалам раннесредневековых источников, рисующих эти институты

древнегерманского общества не просто угасающими, но и деформированными. В

каждом округе, видимо, имелось свое, малое собрание, где избирался военный

вождь, а также лагман - знаток и хранитель местных обычаев. Округ в свою

очередь дробился на несколько сотен, обязанных выставлять в племенное

ополчение по сотне воинов и потому так называвшихся. В сотне также

существовало свое собрание, созывавшееся чаще, чем собрания более высокого

уровня, по нескольку раз в год. На сотенном собрании заключались сделки,

рассматривались совершенные в пределах сотни правонарушения, вообще все

значимые для нее вопросы правового характера. Дела, касавшиеся сразу двух и

более сотен (например, тяжбы между членами разных сотен), слушались в

окружном или даже в племенном собрании.

Круг вопросов, обсуждавшихся на племенном собрании, был шире, а сами

вопросы — серьезнее. Так, внешнеполитические дела имело смысл решать всем

племенем сообща. Однако полномочия и функции собраний были в принципе одни

и те же, принудить округа и сотни к выполнению своих решений племенное

собрание было не в состоянии: все держалось на добровольном согласии

соплеменников, объединенных в сотни и округа. Не будучи политически

самостоятельными, они являлись все же вполне жизнеспособными образованиями

и, если решения племени шли вразрез с их частными интересами, сравнительно

легко и безболезненно откалывались от него, чтобы затем примкнуть — в целях

самосохранения — к другому племени. Случалось, что раскол совершался не в

результате разногласий, а под натиском врагов, подчинивших и увлекших за

собой жителей отдельных округов и сотен, или даже как вынужденная мера —

вследствие перенаселенности, истощения почв и т. д. Тогда бросали жребий, и

часть племени отправлялась в путь в поисках новой родины. Так, по всей

вероятности, обстояло дело у семнонов, позднее у вандалов, саксов,

некоторых других племен.

Эволюция политического строя германцев. К IV-V вв. в политическом

строе германцев происходят важные изменения. Племенные объединения

перерастают в племенные союзы, более сплоченные, устойчивые и, как правило,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6