Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

горожане, обычно отдававшие предпочтение кому-то из именитых сограждан,

например епископу. Очень скоро поэтому пост дефенсора оказался в руках

городской верхушки и к середине V в. лишился прежнего значения.

Достаточно часто народные движения облекались в одежды религиозного

протеста или сочетались с ним. В языческий период истории Римской имперли

сопротивление рабовладельческому обществу и государству чаще всего

проявлялось в исповедании христианского вероучения. С превращением

христианства в государственную религию эту функцию стали выполнять

различные ереси, иногда также язычество. Ереси IV—V вв. по преимуществу

питались не народным истолкованием Евангелия, а богословской мыслью,

тонкости которой простому люду обычно были недоступны. Тем не менее, многие

массовые движения того времени происходили под знаменем того или иного

еретического учения: арианства, несторианства, монофизитства на Востоке

(см. гл. 5), донатизма и пелагианства на Западе.

Пелагианство, названное так по имени священника Пелагия (начало V в.),

отвергавшее один из основных догматов христианской церкви о греховности

человеческого рода, делало из этого далеко идущий вывод о противоправности

рабства и других форм социального угнетения. Получив значительное

распространение, особенно в Галлии, пелагианство послужило одним из важных

источников еретической мысли средневековья, но не породило массового

народного движения.

Иначе было в Северной Африке, где действовали донатисты —

последователи жившего в начале IV в. епископа Доната. Они ратовали за

очищение церкви от мирской скверны, настаивали на вторичном крещении

грешников, выступали против вмешательства государства в церковные дела.

Донатистов поддержали различные слои населения Северной Африки, от

сепаратистски настроенной части знати до рабов, мелких арендаторов и

городских низов, видевших в донатистском учении отрицание ненавистных им

порядков как безбожных. К середине IV века в рамках донатизма оформилось

течение так называемых агонистиков («борющихся»), иначе циркумцеллионов

(«блуждающих вокруг хижин»). Они отвергали существующий мир как неправедный

и стремились либо добровольно уйти из него через аскетизм или самоубийство,

либо преодолеть его неправедность силой, изгоняя священников и сборщиков

налогов, освобождая рабов, уничтожая долговые расписки и т.д. Подобные

действия вызывали осуждение со стороны донатистского духовенства и

карательные меры со стороны государства, нередко воспринимавшиеся

агонистиками как возможность уйти в мир иной. Народные движения эпохи

домината немало способствовали расшатыванию основ рабовладельческого

общества, но уничтожить его не могли. Эксплуатируемые массы империи

представляли собой конгломерат множества социальных групп, разделенных

сословными перегородками и несовпадающими интересами. Мелкие земельные

собственники, арендаторы и даже колоны нередко сами являлись

рабовладельцами. Городской плебс, существовавший в значительной мере за

счет государства, оказывался соучастником эксплуатации налогоплательщиков.

Вторгавшиеся на территорию империи варвары также были не прочь захватить

рабов, обложить данью землевладельцев. Отношение обездоленных слоев

населения римского государства к варварам было неоднозначным: иногда они

приветствовали их, помогая овладеть городом (как случилось в 410 г. в

Риме), в других случаях вместе с регулярными войсками оказывали им

сопротивление. Союз низших слоев империи с варварами в реальной истории не

имел места.

3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев

Северные соседи Римской империи — варварские, по оценке греков и

римлян, племена германцев, а также кельтов, славян, фракийцев, сарматов — в

первые столетия новой эры жили еще родоплеменным строем. Уровень развития

этих племен был весьма различен, но к моменту массовых вторжений варваров

на территорию империи в IV—VI вв. все они в той или иной мере и форме

обнаруживали признаки складывания государственности, причем постепенно все

более очевидной становилась феодальная направленность происходящих

изменений. У германцев эта тенденция прослеживается с особой ясностью.

Хозяйственный строй. Хозяйственный строй древних германцев остается

предметом острых историографических дискуссий, что обусловлено, прежде

всего, состоянием источников. Согласно преобладающей точке зрения

(учитывающей наряду с письменными источниками достижения археологии,

ономастики и исторической лингвистики), германцы уже в I в. вели оседлый

образ жизни, хотя эпизодические перемещения отдельных коллективов и целых

племен на значительные расстояния еще имели место. Миграции вызывались по

большей части внешнеполитическими осложнениями, иногда нарушениями

экологического равновесия в результате колебаний климата, демографического

роста и другими причинами, но отнюдь не диктовались природой хозяйственного

строя. Наиболее развитыми являлись племена, жившие на границах империи по

Рейну и Дунаю, тогда как по мере удаления от римских пределов уровень

цивилизованности падал.

Главной отраслью хозяйства у германцев было скотоводство, игравшее

особо важную роль в Скандинавии, Ютландии и Северной (Нижней) Германии, где

много прекрасных лугов, земли же, пригодной для земледелия, мало, а почвы

сравнительно бедны. Разводили в основном крупный рогатый скот, а также овец

и свиней. Земледелие было на втором плане, но по важности уже мало уступало

скотоводству, особенно к IV в. Местами еще сохранялись подсечно-огневое

земледелие и перелог, однако преобладала эксплуатация давно расчищенных и

притом постоянно используемых участков. Обрабатывались они радом (сохой)

либо плугом, приводимыми в движение упряжкой быков или волов. В отличие от

рала плуг не просто бороздит взрыхляемую лемехом землю, но подрезает глыбу

земли по диагонали и с помощью специального устройства — отвала —

отбрасывает ее в сторону, обеспечивая более глубокую пахоту. Позволив,

таким образом, существенно интенсифицировать земледелие, плуг явился

поистине революционным изобретением. Однако его применение или неприменение

в конкретном районе было обусловлено не столько стадией развития, сколько

особенностями почв: плуг незаменим на тяжелых глинистых почвах, отвоеванных

у леса; на распаханных лугах с их легкими податливыми почвами он

необязателен; в горной местности, где плодородный слой неглубок,

использование плуга чревато эрозией.

Правильные севообороты еще только складывались, тем не менее, к концу

рассматриваемого периода начало распространяться двухполье с обретающим

понемногу регулярность чередованием яровых и озимых, реже — зерновых с

бобовыми и льном. В Скандинавии сеяли в основном морозоустойчивый

неприхотливый овес и быстросозревающий яровой ячмень, на самом юге, в

Сконе, также яровые сорта ржи и пшеницы. Зерна здесь хронически не хватало,

основой пищевого рациона служили мясомолочные продукты и рыба. В Ютландии и

в собственно Германии пшеница занимала значительные и все расширявшиеся

площади, но преобладали все же ячмень (из которого помимо хлеба и каши

изготовляли также пиво — главный хмельной напиток германцев) и особенно

рожь. Германцы возделывали также некоторые огородные культуры, в частности

корнеплоды, капусту и салат, принесенные ими впоследствии на территорию

империи, но садоводства и виноградарства не знали, удовлетворяя потребность

в сладком за счет дикорастущих плодов, ягод, а также меда. Охота уже не

имела большого хозяйственного значения, рыболовство же играло важную роль,

прежде всего у приморских племен.

Вопреки сообщению Тацита, германцы не испытывали недостатка в железе,

которое производилось в основном на месте. Велась также добыча золота,

серебра, меди, свинца. Достаточно развито было ткачество, обработка дерева

(в том числе для нужд кораблестроения), выделка кож, ювелирное дело.

Напротив, каменное строительство почти не практиковалось, керамика была

невысокого качества: гончарный круг получил распространение лишь к эпохе

Великого переселения народов — массовому миграционному процессу в Европе в

IV—VII вв. Видное место в хозяйственной жизни германцев занимал

товарообмен. Предметом внутрирегиональной торговли чаще всего служили

металлические изделия; римлянам германцы поставляли рабов, скот, кожу,

меха, янтарь, сами же покупали у них дорогие ткани, керамику,

драгоценности, вино. Преобладал натуральный обмен, лишь в пограничных с

империей областях имели хождение римские монеты.

Население всего германского мира едва ли превышало тогда 4 млн.

человек и в первые столетия нашей эры имело тенденцию к сокращению из-за

эпидемий, непрерывных войн, а также неблагоприятных экологических

изменений. Соответственно, плотность населения была крайне низка, и

поселения, как правило, разделялись большими массивами леса и пустоши.

Согласно Тациту, германцы «не выносят, чтобы их жилища соприкасались;

селятся они в отдалении друг от друга, где кому приглянулся ручей, или

поляна, или роща». Это свидетельство подтверждается раскопками, выявившими

во всех германских землях уединенно стоящие усадьбы и небольшие, в

несколько домов, хутора. Известны и выросшие из таких хуторов крупные

деревни, все более многочисленные к середине I тысячелетия, однако и в это

время типичным остается все же сравнительно небольшое поселение. Жилища

древних германцев представляли собой высокие удлиненные постройки размером

до 200 кв. м, рассчитанные на два-три десятка человек; в ненастье здесь

содержали и скот. Вокруг или неподалеку лежали кормившие их поля и выгоны.

При близком соседстве нескольких домохозяйств поля или их участки

отделялись от соседских не подлежащими распашке межами, возникавшими из

камней, удаляемых с поля и постепенно скрепляемых наносами земли и

проросшей травой; эти межи были достаточно широки, чтобы пахарь мог по ним

проехать с упряжкой к своему участку, не повредив чужие. С увеличением

населения такие поля иногда делились на несколько долей, но сами границы

поля оставались, по-видимому, неизменными. Такая система полей была

наиболее характерна для открытых низменностей Северной Германии и Ютландии.

В Средней и Южной Германии, где хлебопашество велось в основном на землях,

очищенных от леса, положение было, вероятно, несколько иным, поскольку

лесные почвы требовали более длительного отдыха, который нельзя было

компенсировать, как на богатом скотом Севере, избыточным унавоживанием.

Соответственно здесь дольше держался перелог и связанное с ним

периодическое перекраивание участков.

Община. Та или иная форма общины характерна для всех родоплеменных, а

также более развитых обществ докапиталистической эпохи. Конкретная форма

общины зависела от многих факторов: природных условий, типа хозяйства,

плотности населения, степени социальной дифференциации, развитости

товарообмена и государственных институтов. Община как таковая была

необходимым и нередко важнейшим элементом всех древних обществ, позволявшим

человеческому коллективу заниматься хозяйственной деятельностью,

поддерживать освященный обычаем, порядок, защищаться от врагов, отправлять

культовые обряды и т.д.

Самой ранней формой общины считается родовая, или кровнородственная,

основанная на совместном ведении хозяйства и совместном пользовании и

владении землей кровными родственниками. Эта форма общины была характерна

едва ли не для всех народов мира на ранних стадиях их развития. В

дальнейшем под влиянием внешних условий община могла приобрести самые

разнообразные очертания, причем история общины не сводима к разложению и

угасанию ее родовой формы, правильнее говорить о развитии и видоизменении

форм и функций общины. Так называемой соседской общине (иначе — община-

марка), распространенной в средневековой Германии и в некоторых

сопредельных с ней странах, некогда завоеванных германскими племенами,

свойственна индивидуальная собственность малых семей на наделы пахотной

земли при сохранении коллективной собственности общины на леса, поля и

другие угодья. Жители древнегерманских хуторов и деревень несомненно также

образовывали некую общность. В первые века нашей эры род все еще играл

очень важную роль в жизни германцев. Члены его селились если не вместе, то

компактно (что особенно ясно проявлялось в ходе миграций), вместе шли в

бой, выступали соприсяжниками в суде, в определенных случаях наследовали

друг другу. Но в повседневной хозяйственной практике роду уже не было

места. Даже такое трудоемкое дело, как корчевание леса, было по силам

большой семье, и именно большая семья, занимавшая описанное выше просторное

жилище и состоявшая из трех поколений или взрослых женатых сыновей с

детьми, иногда с несколькими невольниками, и являлась главной

производственной ячейкой германского общества. Поэтому независимо от того,

происходили ли жители поселения от общего предка или нет, соседские связи

между ними преобладали над кровнородственными.

При небольшой плотности населения и обилии свободных, хотя обычно не

освоенных еще земель, споры из-за возделываемых площадей, равно как и общие

всем проблемы, связанные с их обработкой, вряд ли часто возникали между

домохозяйствами. Господство примитивных систем земледелия, чуждых строгому,

обязательному для всех соседей чередованию культур и неукоснительному

соблюдению ритма сельскохозяйственных работ (что свойственно для развитого

двухполья и особенно трехполья), также не способствовало превращению этой

общности в слаженный производственный организм, каким была средневековая

крестьянская община. Функционирование древнегерманской общины еще

сравнительно мало зависело от организации хлебопашества и земледелия в

целом. Большее значение имело регулирование эксплуатации необрабатываемых,

но не менее жизненно важных угодий: лугов, лесов, водоемов и т.д. Ведь

главной отраслью хозяйства оставалось скотоводство, а для нормальной его

организации безусловно требовалось согласие всех соседей. Без этого

согласия невозможно было наладить удовлетворяющее всех использование и

других ресурсов дикой природы: рубку леса, заготовку сена и т.д. Членов

общины объединяло также совместное участие во множестве общих дел: защите

от врагов и хищных зверей, отправлении культа, поддержании элементарного

правопорядка, соблюдении простейших норм санитарии, в строительстве

укреплений. Однако коллективные работы все же не перевешивали труда

общинника в своем домохозяйстве, бывшем поэтому с социально-экономической

точки зрения по отношению к общине первичным образованием.

В конечном счете, именно поэтому древнегерманская община, в отличие от

общины античного типа (полиса), а также общин других варварских народов,

например кельтов и славян, сложилась как община земельных собственников.

Таковыми выступали, однако, не отдельные индивиды, а домохозяйства. Глава

семьи имел решающий голос во всех делах, но власть его все же существенно

отличалась от власти римского pater familae: германский домовладыка гораздо

менее свободно мог распоряжаться «своим» имуществом, которое мыслилось и

являлось достоянием семьи, отчасти и всего рода.

Для германца начала нашей эры его земля — это не просто объект

владения, но прежде всего малая родина, «отчина и дедина», наследие

длинной, восходящей к богам, вереницы предков, которое ему в свою очередь

надлежало передать детям и их потомкам, иначе жизнь теряла смысл. Это не

только и даже не столько источник пропитания, сколько неотъемлемая часть

или продолжение его «я»: досконально зная все секреты и капризы своей земли

(и мало что зная кроме нее), будучи включен в присущие ей природные ритмы,

человек составлял с ней единое целое и вне его мыслил себя с трудом. В

отличие от скота, рабов, утвари земля не подлежала отчуждению; продать или

обменять ее, во всяком случае, за пределы рода, было практически так же

невозможно, нелепо, святотатственно, как и бросить. Покидая отчий дом в

поисках славы и богатства, германец не порывал с ним навсегда, да его

личная судьба и не имела особого значения — главное было не дать прерваться

роду, тысячами уз связанному с занимаемой им землей. Когда же под давлением

обстоятельств с места снималось целое племя, вместе с экономическими и

социальными устоями общества начинала деформироваться и сложившаяся в нем

система ценностей. В частности, возрастала роль движимого имущества, а

земля все яснее обнаруживала свойства вещи, которую можно оценивать и

приобретать. Не случайно архаические воззрения германцев на землю если не

изживаются, то претерпевают принципиальные изменения именно в эпоху

Великого переселения народов.

Социально-экономическая структура. Имущественное и социальное

неравенство, известное германскому обществу по крайней мере с I в., еще

долго выражалось сравнительно слабо. Наиболее типичной фигурой этого

общества был свободный, ни от кого не зависящий человек —.домовладыка,

занятый сельскохозяйственным трудом, и одновременно воин, член народного

собрания, хранитель обычаев и культов своего племени. Это еще не крестьянин

в средневековом смысле слова, так как хозяйственная деятельность пока что

не стала для него единственной, заслонившей и заменившей ему всякую другую:

при очень низкой производительности труда, когда прокормить общество было

возможно лишь при условии личного участия почти всех его членов в сельском

хозяйстве, но общественное разделение труда и разграничение социальных

функций (производство, управление, культ и т.д.) еще только намечалось.

Следует отметить, что сочетание производственной и общественной

деятельности, в котором наряду с экономической самостоятельностью

воплощалось полноправие древнего германца, могло осуществляться только

благодаря его принадлежности к большесемейному коллективу, достаточно

мощному и сплоченному, чтобы без особого ущерба для хозяйства переносить

периодическое отсутствие домовладыки и его взрослых сыновей. Поэтому

социальный статус германца определялся в первую очередь статусом его семьи,

зависевшим еще не столько от богатства, сколько от численности, родословной

и общей репутации семьи и рода в целом. Комбинация этих ревностно

оберегаемых признаков определяла степень знатности человека, т.е. уровень

гражданского достоинства, признаваемый за ним обществом.

Большая знатность давала известные привилегии. Если верить Тациту, она

обеспечивала наряду с уважением преимущество при дележе земли и доставляла

предводительство на войне даже юношам; судя по тому, что последние могли

позволить себе подолгу пребывать в праздности, чураясь

сельскохозяйственного труда, большая знатность, как правило, сочеталась с

большим достатком. О крепнущей взаимосвязи социального превосходства с

богатством свидетельствуют и материалы раскопок, показавших, что наиболее

солидная богатая усадьба обычно занимала в поселении центральное место,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6