Павел I : задумки и результаты

неприятеля. Идти назад — стыд. Это значило бы отступить, а русские и я

никогда не отступали!» Суворов внимательно оглядел сосредоточенно

слушавших его генералов и продолжал: «Помощи нам ждать не от кого, одна

надежда на Бога, на величайшую храбрость и самоотвержение войск, вами

предводительствуемых. Только это остается нам, ибо мы на краю пропасти. —

Он умолк и воскликнул: — Но мы русские! Спасите, спасите честь и достояние

России и ее самодержца!»[18]. С этим возгласом фельдмаршал опустился на

колени.

19 сентября в семь часов утра к местечку Глариса выступил авангард под

командованием князя Багратиона. За ним с главными силами — генерал

Дерфельден, в арьергарде — генерал Розенберг. Предстояло с боями преодолеть

хребет Панике, покрытый снегом и льдом, а затем спуститься в долину

Верхнего Рейна.

Багратион, поднявшись на одну из вершин, обрушивается на неприятеля; в

это время Массена наносит удар по корпусу Розенберга, пытаясь отрезать его

и уничтожить. Упорное сражение закончилось отчаянной штыковой атакой.

Французы не выдержали и отошли. В ночь на 24 сентября начался последний и

самый трудный поход.

Только 20 октября в Петербурге узнали о благополучном исходе кампании.

«Да спасет Вас господь Бог за спасение славы государя и русского войска, —

писал Ростопчин Суворову, — до единого все награждены, унтер-офицеры все

произведены в офицеры»[19].

Русская армия получает приказ вернуться на родину. На вопрос

Ростопчина, что подумают об этом союзники, император ответил: «Когда придет

официальная нота о требованиях двора венского, то отвечать, что это есть

галиматья и бред»[20].

Коалиция государств, каждое из которых руководствовалось своими

интересами, распалась. Павел не мог простить бывшим союзникам их

предательства и преждевременного вывода войск эрцгерцога Карла из

Швейцарии. После завершения похода Суворова Ф. Ростопчин писал: «Франция,

Англия и Пруссия кончат войну со значительными выгодами, Россия же

останется ни при чем, потеряв 23 тысячи человек единственно для того, чтобы

уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии князя

Суворова».

Вступая в коалицию, Павел I увлекался рыцарской целью восстановления

«потрясенных тронов». А на деле освобожденная от французов Италия была

порабощена Австрией, а остров Мальта захвачен Англией. Коварство союзников,

в руках которых он был только орудием, глубоко разочаровало императора. А

восстановление во Франции сильной власти в лице первого консула Бонапарта

давало повод для изменения курса российской внешней политики.

Обессиленная Франция больше всего нуждалась в мире и спокойствии.

Понимая это, Бонапарт с присущей ему энергией принимается за поиски мира.

Уже 25 декабря первый консул направляет послания Англии и Австрии с

предложением начать мирные переговоры. Это еще больше поднимает его

авторитет, а отказ союзников от мирных предложений вызывает волну

возмущения и патриотизма. Народ горит желанием наказать врагов мира, и

Бонапарт начинает подготовку к войне.

Высказанное в январе пожелание сблизиться с Францией повисло в воздухе

— еще сильны были идеи и традиции сотрудничества только с «законной»

династией, да и влиятельные общественные круги во главе с вице-канцлером Н.

П. Паниным, колоритнейшей фигурой того времени, немало способствовали

этому.

Быстрый разгром Австрии и установление порядка и законности в самой

Франции способствуют изменению позиции Павла. «Он делает дела, и с ним

можно иметь дело»[21], — говорит он о Бонапарте.

«После длительных колебаний, — пишет Манфред, — Павел приходит к

заключению, что государственные стратегические интересы России должны быть

поставлены выше отвлеченных принципов легитимизма»[22]. Две великие державы

начинают искать пути к сближению, которое быстро приводит к союзу.

Бонапарт всячески торопит министра иностранных дел Талейрана в поисках

путей, ведущих к сближению с Россией. «Надо оказывать Павлу знаки внимания

и надо, чтобы он знал, что мы хотим вступить с ним в переговоры», — пишет

он Талейрану. «До сих пор еще не рассматривалась возможность вступить в

прямые переговоры с Россией», — отвечает тот. И 7 июля 1800 года в далекий

Петербург уходит послание, написанное двумя умнейшими дипломатами Европы.

Оно адресовано Н. П. Панину — самому непримиримому врагу республиканской

Франции. В Париже хорошо знают об этом и надеются, что подобный шаг станет

«свидетельством беспристрастности и строгой корректности

корреспондентов»[23].

18 декабря 1800 года Павел I обращается с прямым посланием к Бонапарту.

«Господин Первый Консул. Те, кому Бог вручил власть управлять народами,

должны думать и заботиться об их благе» — так начиналось это послание. «Сам

факт обращения к Бонапарту как главе государства и форма обращения были

сенсационными. Они означали признание де-факто и в значительной мере и де-

юре власти того, кто еще вчера был заклеймен как «узурпатор». То было

полное попрание принципов легитимизма. Более того, в условия формально

непрекращенной войны прямая переписка двух глав государств означала

фактическое установление мирных отношений между обеими державами. В первом

письме Павла содержалась та знаменитая фраза, которая потом так часто

повторялась: «Я не говорю и не хочу пререкаться ни о правах человека, ни о

принципах раз личных правительств, установленных в каждой стране.

Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так

нуждается»[24].

Сближение между двумя великими державами шло ускоренными темпами. В

Европе возникает новая политическая ситуация: Россию и Францию сближают не

только отсутствие реальных противоречий и общность интересов в широком

понимании, но и конкретные практические задачи по отношению к общему

противнику — Англии.

Неожиданно и быстро в Европе все переменилось: вчера еще одинокая

Франция и Россия встали теперь во главе мощной коалиции европейских

государств, направленной против Англии, оказавшейся в полной изоляции. В

борьбе с ней объединяются Франция, Россия; Швеция, Пруссия, Дания,

Голландия, Италия и Испания.

Подписанный 4—6 декабря 1800 года союзный договор между Россией,

Пруссией, Швецией и Данией фактически означал объявление войны Англии.

Английское правительство отдает приказ захватывать принадлежащие странам

коалиции суда. В ответ Дания занимает Гамбург, а Пруссия — Ганновер. В

Англию запрещается всякий экспорт, многие порты в Европе для нее закрыть.

Недостаток хлеба грозит ей голодом.

В предстоящем походе в Европу предписывается: фон Палену находиться с

армией в Брест-Литовске, М. И. Кутузову — у Владимира-Волынского,

Салтыкову—у Витебска. 31 декабря выходит распоряжение о мерах по защите

Соловецких островов. Варварская бомбардировка англичанами мирного

Копенгагена вызвала волну возмущения в Европе и в России.

12 января 1801 года атаман войска Донского Орлов получает приказ «через

Бухарию и Хиву выступить на реку Индус»[25]. 30 тысяч казаков с артиллерией

пересекают Волгу и углубляются в казахские степи. «Препровождаю все карты,

которые имею. Вы дойдете только до Хивы и Аму-Дарьи», — писал Павел I

Орлову. До недавнего времени считалось, что поход в Индию — очередная блажь

«безумного» императора. Между тем этот план был отправлен на согласование и

апробацию в Париж Бонапарту, а его никак нельзя заподозрить ни в безумии,

ни в прожектерстве. В основу плана были положены совместные действия

русского и французского корпусов. Командовать ими по просьбе Павла должен

был, прославленный генерал Массена.

По Дунаю, через Черное море, Таганрог, Царицын 35-тысячный французский

корпус должен был соединиться с 35-тысячной русской армией в Астрахани.

Затем объединенные русско-французские войска должны были пересечь

Каспийское море и высадиться в Астрабаде. Путь от Франции до Астрабада

рассчитывали пройти за 80 дней, еще 50 дней требовалось на то, чтобы через

Герат и Кандагар войти в главные области Индии. Поход собирались начать в

мае 1801 года и, следовательно, в сентябре достичь Индии. О серьезности

этих планов говорит маршрут, по которому когда-то прошли фаланги Александра

Македонского, и союз, заключенный с Персией.

Павел I уверен в успешном осуществлении франко-русского плана покорения

Индии, сохранявшегося в глубокой тайне. 2 февраля 1801 года в Англии пало

правительство всемогущего Питта. Европа замерла в ожидании великих событий.

Вдруг с далеких берегов Невы пришла весть — император Павел I мертв.

Англия была спасена, и история Европы пошла по другому пути. Невозможно

предугадать, как бы она сложилась, не будь этой трагедии, но ясно одно —

Европа избавилась бы от опустошительных, кровопролитных войн, унесших

миллионы человеческих жизней. Объединившись, две великие державы сумели бы

обеспечить ей долгий и прочный мир!

Никогда раньше Россия не имела такого могущества и авторитета в

международных делах. «Этому царствованию принадлежит самый блестящий выход

России на европейской сцене»[26], — утверждал В. О. Ключевский.

А. Коцебу: «Последствия доказали, что он был дальновиднее своих

современников в проводимом им курсе внешней политики... Россия неминуемо

почувствовала бы благодетельные ее последствия, если бы жестокая судьба не

удалила Павла I от политической сцены. Будь он еще жив, Европа не

находилась бы теперь в рабском состоянии. В этом можно быть уверенным, не

будучи пророком: слово и оружие Павла много значили на весах европейской

политики»[27].

Военная реформа.

На другой же день после восшествия Павла гвардия подверглась полному

преобразованию в отношении состава, организации частей и военной силы

отдельных единиц. Смысл этих действий Павла остается непонятным. Раз

существование привилегированной части армии, комплектовавшейся из

аристократии, было в принципе сохранено, то факт введения в нее всего

Гатчинского сброда представлял явную бессмыслицу. Это было что-то в роде

такого крайнего средства, как «ряд назначений в пэры», которое применяется

иногда при парламентских кризисах в Англии. В данном случае результат не

должен казаться удачным, — даже в отношении личной безопасности

реформатора. Гатчинский элемент, вместо того, чтобы одержать верх над

непокорной частью, куда его ввели, всецело поглотит ее своей

дисциплинированной массой, наоборот, в ней совершенно растворился, усвоив

себе привычки этой обособленной среды и послужив только к пробуждению в

ней, путем реакции, стремлений к порицанию правительства, дремавших до тех

пор при спокойных условиях существования, посвященного удовольствиям.

Новое распределение наличного состава в отдельных частях гвардии,

числено увеличенных путем бесконечного создания новых полков и батальонов,

не поддается никакой оценке. Оно действительно быстро дало место новым

комбинациям, которые в свою очередь должны были подвергаться непрерывным

изменениям. От начала до конца царствования вся армия терпела от этого

непостоянства, единственным объяснением которого может служить только

характер Павла. Казалось, государь все еще играл оловянными солдатиками,

которыми так увлекался в детстве, и группировал их по прихоти свой

фантазии, не сходя, однако, с некоторых главных путей, намеченных когда-то

в Гатчине, под твердым руководством Петра Панина. В частности, только

создание нового артиллерийского батальона, послужившего прочным основанием

для всей гвардейской артиллерии, предпринятое под преобладавшим тогда

влиянием Аракчеева и его методического ума, составляет исключение.

Образование этого батальона, сформированного из знаменитой бомбардирской

роты Преображенского полка, капитаном которой был Петр Великий, а также

артиллерийских отрядов, состоявших при других полках, отвечало вполне

определенному и последовательно проводимому решению.

Оно послужило началом для полной реорганизации этого рода войска, в

смысле самостоятельного управления, а в марте 1800 года система эта была

применена к артиллерии всех армейских корпусов. Совершенно отделенная в

административном отношении от полков, артиллерия была передана в особое

ведомство. Так как каждая рота в отношении личного состава и материальной

части являлась теперь самостоятельной единицей, то и в тактическом

отношении могла действовать совершенно независимо. Легче, таким образом,

мобилизуясь и допуская, без изменения своей внутренней организации,

сведение в большие массы, эти единицы обладали в то же время большей

подвижностью и, по мнению компетентных судей, русская артиллерия имела

значительное превосходство над большей частью своих европейских соперниц, и

только ее материальная часть оставляла желать лучшего. Она оставалась,

действительно, слепым подражанием прусского образца, значительно

улучшенного во Франции Грибовалем.

Военной истории этого царствования пришлось отметить еще другое

изменение, в основании которого было совсем иное побуждение. Три эскадрона

конной гвардии, лучшие по своему личному составу, были в один прекрасный

день выделены, чтобы сформировать Кавалергардский полк под начальством

Уварова. Остальные, разделенные на пять эскадронов, составляли отдельный

полк под командой великого князя Константина. Причины перемены? Неудавшееся

общее ученье, желание офицера, пользовавшегося покровительством мачехи

главной фаворитки, иметь под своим началом полк и, в виду пребывания

великого князя Александра в должности генерал-инспектора пехоты,

честолюбивое стремление его брата занять такой же пост в кавалерии, к чему,

по его мнению, должно было открыть ему доступ командование несколькими

эскадронами. И вот такими-то причинами руководствовался Павел в большинстве

сделанных им подобных же нововведений.

Помимо специальных интересов, корпуса, к которому государь отнесся так

беспощадно, реформа гвардии коснулась и неприятно отозвалась на многих

других интересах почти всех классов общества.

На параде 8 ноября 1796 года объявил в приказе, что все записанные в

гвардию, номинально числившиеся в ее списках, но не находившиеся в строю,

должны явиться в свои полки, под угрозой исключения. Число таких

отсутствующих было значительно. Один Преображенский полк насчитывал

несколько тысяч такого рода чинов, и эти фиктивные списки пополнялись даже

не одними дворянами. При помощи денежных взносов, купцы, мелкие чиновники,

ремесленники и даже лица духовного звания проводили туда своих сыновей,

имея в виду достигать таким способом, легкого движения, даже на гражданской

службе. Дети еще не родившиеся, следовательно, неизвестного пола,

пользовались снисхождением. Очень молодые люди, никогда не носившие оружия,

получали таким образом чин поручика, имея за собой двадцать лет фиктивной

службы, они отправлялись потом в один из армейских полков и, благодаря

своему старшинству, становились там выше заслуженных офицеров. Другие

служили при дворе в качестве пажей, камергеров и камер-юнкеров, или,

получив бессрочный отпуск, просто жили в своих поместьях. Наконец, даже в

строю, офицеры и солдаты обыкновенно были свободны от всяких обязанностей и

даже ученья, потому что последнего не производилось вовсе.

Павел был тысячу раз прав в своем желании искоренить весь этот дорого

стоящий и развращающий паразитизм. К счастью, паразиты, лишенные своих

преимуществ, или отосланные в казармы и на маневры, ему этого не простили.

Среди мероприятий, касавшихся всей армии, явилось, 29-го ноября 1796

года, обнародование трех новых уставов, из которых один касается пехоты, а

два кавалерии. Ни один из известных военных и государственных деятелей

предшествующего царствования не принял участия в составлении этих новых

военных законов, которые, впрочем, были только извлечением из прусского

устава и такой же инструкции. В своей русской редакции, текст относившийся

к пехотной службе, был уже, впрочем, издан несколько лет назад;

предназначенный первоначально для гатчинских войск, он был в первый раз

напечатан в 1792 году, под скромным названием «Опыт». Тогда над ним

потрудились Кушелев, Аракчеев и сам Растопчин. Это был действительно только

набросок, указывающий на поспешную работу и неудачное подражание образцу,

которое, в противоположность тому, чего хотели подражатели, не имело даже

ничего общего с уставом Фридриха II.

Устав победителя при Росбахе был в действительности написан до него.

Принужденный, с самого своего вступления на престол, вести постоянный

войны, великий полководец не имел свободного времени изменять основы

доставшейся ему в наследство. военной организации. Он ограничился тем, что

пропитал ее своим гением, сообщив войскам, находившимся под его

начальством, больше ловкости и искусства в маневрировании. Но эти маневры

стояли в связи с тактикой, которая в то время являлась уже устарелой, и это

не преминул отметить Суворов.

Он назвал новый устав «переводом рукописи, на три четверти изъеденной

мышами и найденной в развалинах старого замка»[28]. Он заявил, что ему

нечего учиться у прусского короля, так как он сам никогда сражения не

проигрывал, и заметил, что французы не задумывались бить пруссаков,

противопоставив им тактику, которая была не тактикой Фридриха, а тактикой

Суворова! Он еще горячее возражал против одной из глав нового устава, —

пятой в шестой части, — вставленной, впрочем, русскими подражателями и

устанавливавшей инспекционную службу, которую должны были нести офицеры

всех чинов, по назначению государя, и которая, поэтому, нарушала всякую

военную иерархию.

О последней Павел действительно заботился очень мало, или хотел по

крайне мере, чтобы она, как и все в его государстве, зависела от его

произвола. Даже самые высшие чины, заслуженные на поле битвы, не внушали

ему никакого уважения. После всех войн с Турцией, Швецией и Польшей,

прославивших ее царствование, Екатерина оставила ему несколько

фельдмаршалов. При полном мире, Павел прибавил к их числу семь!

Еще и в других отношениях русские подражатели прусского образца

существенно удалились от него. Они усилил некоторые меры взыскания и

изменили смысл или дух, значительного числа распоряжений, сделав их более

жестокими. Так, например, критика служебных приказов: немецкий текст

запрещал ее подчиненным в отношении своего начальства «под угрозой крайнего

негодования государя», в русской версии говорилось: «под угрозой пытки».

Все вместе взятое встретило не в одном победителе при Рымнике более или

менее открыто высказанную враждебность, и следствием этого было то, что, в

течение четырехлетнего царствования, вместе с Суворовым, Румянцевым и

лучшими представителями генерального штаба, 7 фельдмаршалов, 333 генерала и

2 261 офицер всех чинов подверглись увольнению. Уволенные большею частью

вновь призывались на службу через год, или даже через более короткий срок;

вернувшись, они, однако, не лучше прежнего мирились с новым положением

вещей.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5